У вас один общий друг

– Я хотел бы прочесть вам слова Гомера о браке, – пояснил он собравшимся, потрясая стареньким томиком «Одиссеи». – Правда, моя будущая сноха сочла выбранные мной отрывки слишком длинными. Предоставлю вам судить.

Где-то в районе седьмой или восьмой минуты, пока Калипсо умоляла возлюбленного остаться, а поднявшееся над красными дубами невиданно щедрое ноябрьское солнце пекло головы собравшимся, Элис оглядела гостей. Со стороны невесты – ни одного знакомого лица. Со стороны жениха она знала почти всех, но были и неизвестные ей люди. Например, молодая женщина в заднем ряду. В ее облике ощущалось нечто успокаивающее. «Похожа на меня», – подумала Элис. Находясь в трех футах от невесты, практически у всех на виду, она почувствовала невольное сходство с девушкой из толпы: не вполне член семьи, смотрит на церемонию откуда-то сзади, будто явилась без приглашения. Первые несколько дней после приезда домой были наполнены мелкими разочарованиями: Элис вновь и вновь убеждалась, что все здесь стало незнакомым. Чашки и тарелки находятся на других полках. В дверях – новые замки, к ним новые ключи. Мусорный бак начал дребезжать, чего за ним раньше не водилось. Уезжая, ты рассчитываешь, что ничего не изменится, однако жизнь не стоит на месте, привнося мелкие, но многочисленные добавления, которые все сильнее отдаляют тебя от прошлого. На глаза навернулись слезы. Это пришлось как нельзя кстати, поскольку наступило время брачных клятв. Билл заметил, что сестра расстроена, и широко улыбнулся ей через плечо своей почти жены. Вот тогда Элис заплакала по-настоящему, поскольку поняла: она по-прежнему член семьи.

Когда служба закончилась, Элис взялась подсобить Пенелопе, обремененной снаряжением, сопровождающим ее немощь. С помощью двоюродных братьев она подкатила мамино инвалидное кресло с кислородным баллоном к столику под навесом. Гости общались, пили шампанское и обменивались шутливыми замечаниями о том, как приятно выпить шипучки после долгой церемонии.

– Чудесная свадьба, правда, мама?

– Хорошая, – ответила Пенелопа. – Племянница Марианны прекрасно исполнила «Кантабиле».

Разумеется, мама не могла не заговорить о музыке. Элис сказала себе, что не станет волноваться по этому поводу, но потом все-таки решила чуть-чуть поволноваться, чтобы сделать маме приятное. Вот если бы ее попросили исполнить что-нибудь во время свадебной церемонии! Что сыграть жениху и невесте? Пожалуй, «Бергамасскую сюиту». «Знаете, она ведь профессиональная пианистка», – говорили бы друг другу родственники Питтипэт. Элис уже семь лет не прикасалась к роялю.

– Действительно, – с улыбкой проговорила она. – Очень талантливая девочка.

Миссис Квик внезапно оживилась, с огромным усилием подняла руку и кому-то помахала.

– Доктор Баннерджи! – Ей не хватило кислорода, поэтому вместо слога «джи» получился только хрип. Элис обернулась и увидела молодую женщину, сидевшую в заднем ряду.

– Поздравляю, миссис Квик. Вы, должно быть, очень гордитесь сыном, – сказала молодая женщина. – А вы, я полагаю, Элис?

– Да. Добрый день. – Элис пожала твердую прохладную руку.

– Доктор Баннерджи – мой онколог, – невозмутимо произнесла Пенелопа, не понижая голоса (чего стесняться умирающему?). – Ей всего тридцать, верно?

– Тридцать три, миссис Квик, но спасибо за комплимент.

Доктор Баннерджи пригубила шампанское. Элис захотелось убить ее, выйти за нее замуж, стать ей. Она заметила, как мама смотрит на эту молодую женщину-врача, и поникла, словно маргаритка в тени розового куста.

Минул День благодарения, затем Рождество, а миссис Квик все боролась за жизнь. Доктор Баннерджи стала в доме частой гостьей. Она заходила осмотреть пациентку, а потом, измерив показатели жизнедеятельности и откорректировав назначения, задерживалась поболтать о том о сем или сыграть в нарды, деликатно уклоняясь от все более настойчивых расспросов Пенелопы о ее личной жизни. Во время этих разговоров Элис вежливо улыбаясь, делая вид, что участвует в беседе.

За неделю до Дня святого Валентина миссис Квик впала в кому и оказалась за плотным занавесом, вне пределов досягаемости. Было ясно – она вряд ли придет в себя. Один за другим к ней заходили члены семьи; прощальные разговоры, которых они так боялись, превратились в прощальные монологи – радиосигналы, отправляемые в пустоту, в надежде, что там еще остался кто-нибудь с приемником. Попрощался Билл. Попрощалась Питтипэт. Билл и Питтипэт попрощались вместе. Билл попрощался еще раз. Попрощался мистер Квик, пошутив, что кома затягивает и не мог бы кто-нибудь проверить его минут через пять.

Настала очередь Элис.

– Привет, мама. Хочу, чтобы ты знала: я тебя люблю. Прости, что была плохой дочерью. Прости, что не воплотила твои мечты.

Лицо миссис Квик было расслаблено и неподвижно. Элис отдала бы все на свете, лишь бы увидеть за правым плечом знакомую улыбку. Она проиграла на изголовье последние такты любимого ноктюрна Пенелопы. Мамины веки и губы не дрогнули. Та самая улыбка никогда больше не появится.