У войны не женское лицо

Крикнули нам – Победа! Объявили – Победа! Я помню свое первое чувство – радость. И сразу, в ту же минуту – страх! Паника! Паника! Как же жить дальше? Папа погиб под Сталинградом. Два старших брата пропали без вести в начале войны. Остались мама и я. Две женщины. Как нам жить? Все наши девчонки задумались… Соберемся вечером в землянке… Разговоры у нас о том, что жизнь теперь только начинается. И радость, и страх. Раньше боялись смерти, а теперь жизни… Одинаково было страшно. Правда! Говорим-говорим, а потом сидим и молчим.

Выйдем замуж или не выйдем? По любви или без любви? На ромашках гадали… Венки в речку бросали, свечи плавили… Я помню, в одной деревне показали нам, где живет колдунья. Все – к ней кинулись, даже несколько офицеров. А девчонки – все. Она на воде гадала. По руке. В другой раз у шарманщика мы бумажки тянули. Билетики. Мне счастливые билетики выпадали… А где оно, мое счастье?

Как нас встретила Родина? Без рыданий не могу… Сорок лет прошло, а до сих пор щеки горят. Мужчины молчали, а женщины… Они кричали нам: “Знаем, чем вы там занимались! Завлекали молодыми п… наших мужиков. Фронтовые б… Сучки военные…”. Оскорбляли по-всякому… Словарь русский богатый…

Провожает меня парень с танцев, мне вдруг плохо-плохо, сердце затарахтит. Иду-иду и сяду в сугроб. “Что с тобой?” – “Да ничего. Натанцевалась”. А это – мои два ранения. Это – война… А надо учиться быть нежной. Быть слабой и хрупкой, а ноги в сапогах разносились – сороковой размер. Непривычно, чтобы кто-то меня обнял. Привыкла сама отвечать за себя. Ласковых слов ждала, но их не понимала. Они мне, как детские. На фронте среди мужчин – крепкий русский мат. К нему привыкла. Подруга меня учила, она в библиотеке работала: “Читай стихи. Есенина читай”.

Замуж я вышла скоро. Через год. За нашего инженера на заводе. Я мечтала о любви. Хотела дом и семью. Чтобы в доме маленькими детьми пахло. Первые пеленки нюхала-нюхала, не могла нанюхаться. Запахи счастья… Женского… На войне нет женских запахов, все они – мужские. Война по-мужски пахнет.

Двое детей у меня… Мальчик и девочка. Первый мальчик. Хороший, умный мальчик. Он институт окончил. Архитектор. А вот девочка… Моя девочка… Она стала ходить в пять лет, первое слово “мама” выговорила в семь. У нее до сих пор получается не “мама”, а “мумо”, не “папа”, а “пупо”. Она… Мне и сейчас кажется, что это неправда. Ошибка какая-то. Она в сумасшедшем доме… Сорок лет она там. Как ушла на пенсию, хожу к ней каждый день. Мой грех…

Уже много лет первого сентября я покупаю ей новый букварь. Мы читаем с ней букварь целыми днями. Иногда возвращаюсь от нее домой и мне кажется, что я разучилась читать и писать. Разговаривать. И ничего этого мне не надо. Зачем это?

Я наказана… За что? Может, за то, что убивала? И так подумаю… В старости много времени… Думаю и думаю. Утром стою на коленях, смотрю в окно. И прошу Бога… Обо всех прошу… На мужа обиды не держу, давно его простила. Родила я дочку… Он посмотрел на нас… Побыл немного и ушел. Ушел с упреками: “Разве нормальная женщина пойдет на войну? Научится стрелять? Поэтому ты и ребенка нормального родить не способна”. Я за него молюсь…

А может, он прав? И так подумаю… Мой грех…

Я любила Родину больше всего на свете. Я любила… Кому я могу это сейчас рассказать? Моей девочке… Ей одной… Я вспоминаю войну, а она думает, что я ей сказки рассказываю. Детские сказки. Страшные детские сказки…

Фамилию не пишите. Не надо…»

...

Клавдия С-ва, снайпер

«Про бульбу дробненькую…»

Была еще одна война…

На этой войне никто не отмечал на карте, где проходит нейтральная полоса, а где начинается линия фронта. Никто не мог там сосчитать всех солдат. Единиц вооружения. Стреляли из зенитных установок, пулеметов, охотничьих ружей. Из старых берданок. Не было тут передышек и генеральных наступлений, многие воевали в одиночку. Умирали в одиночку. Сражалась не армия – дивизии, батальоны, роты, а народ – партизаны и подпольщики: мужчины, старики, женщины, дети. Толстой называл этот многоликий порыв «дубиной народной войны» и «скрытой теплотой патриотизма», а Гитлер (вслед за Наполеоном) жаловался своим генералам, что «Россия воюет не по правилам».

Умереть на этой войне было не самое страшное. Страшнее другое… Представим себе солдата на фронте, окруженного своей семьей – дети, жена, старые родители. Каждую минуту надо быть готовым их тоже принести в жертву. Отдать на заклание. У мужества, как и у предательства, там часто не было свидетелей.

В наших деревнях в День Победы не радуются, а плачут. Много плачут. Тоскуют. «Было так страшно… Я всех родных похоронила, я похоронила на войне душу» (В. Г. Андросик, подпольщица).

Начинают рассказывать тихо, а в конце почти все кричат.

«Я – свидетель…