У войны не женское лицо

Когда я узнала, что мать мою расстреляли, я потеряла рассудок. Не находила себе места, мне не было покоя. Мне надо… Я должна была ее найти… А их расстреляли и могилу заровняли тяжелыми машинами… В большом противотанковом рву… Мне приблизительно показали: где, в каком месте она стояла, и я побежала, копала там, разворачивала руками трупы. Я узнала мать по колечку на руке… Как увидела это колечко, закричала и ничего больше не помню. Ничего не помню… Какие-то женщины вытащили ее, омыли из консервной банки и похоронили. Я ту баночку до сих пор храню.

Ночами иногда лежу и думаю: мать погибла из-за меня. Нет, не из-за меня… Если бы я, боясь за своих близких, не пошла бороться, если бы так же поступил и третий, и четвертый – не было бы того, что есть сейчас. Но сказать себе… Забыть… Как шла моя мать… Звучала команда… И я стреляла в ту сторону, откуда она появлялась… Ее беленький платочек… Вы никогда не узнаете, как тяжело с этим жить. И чем дальше, тем тяжелее. Иногда ночью вдруг молодой смех или голос под окном, и ты содрогнешься, тебе вдруг покажется, что это детский плач, детский крик. А то вдруг просыпаешься и чувствуешь, что не можешь дышать. Душит запах горелого… Вы не знаете, как пахнет горящее человеческое тело, особенно летом. Чем-то тревожным и сладким. Я и сейчас, а у меня такая работа в райисполкоме, что если где-то пожар, то надо выехать на место, составить документ. Но если скажут, что загорелась где-то ферма, погибли животные, я никогда не выезжаю, я не способна… Мне это напоминает… Этот запах… Как люди горели… И вот ночью проснешься, бежишь за духами, и кажется, что и в духах есть этот запах. Везде…

Долго боялась замуж выходить. Боялась иметь детей. Вдруг война, я уйду на фронт. А как же дети? Теперь полюбила читать книги о жизни после смерти. Что там? С кем я там встречусь? Хочу и боюсь встретиться с мамой. Молодая не боялась, а вот постарела…»

...

Антонина Алексеевна Кондрашова, партизанка-разведчица Бытошской партизанской бригады

«Первое мое впечатление… Я увидела немца… Как будто тебя ударили, все тело болит, каждая клеточка – как это они здесь? Ненависть – она была сильнее, чем боязнь за своих близких, любимых и страх собственной смерти. Конечно, мы думали о своих родных, но выбора у нас не было. Враг пришел со злом на нашу землю… С огнем и мечом…

Когда, например, стало известно, что меня должны арестовать, я ушла в лес. К партизанам. Ушла, оставив дома семидесятипятилетнюю мать, притом одну. Мы договорились, что она притворится слепой, глухой, и ее не тронут. Конечно, это я себя так утешала.

На следующий день, как я ушла, фашисты ворвались в дом. Мама притворилась, что она слепая, недослышит, как мы договорились. Они ее страшно били, выпытывали, где дочь. Мать долго болела…»

...

Ядвига Михайловна Савицкая, подпольщица

«Я такой до конца останусь… Такой, какими мы были тогда. Да, наивной, да, романтичной. До седых волос… Но – это я!

Моя подруга Катя Симакова была партизанской связной. У нее две девочки. Обе небольшие, ну сколько им было – по шесть-семь лет. Она брала этих девочек за руки, шла по городу и запоминала, где и какая техника стоит. Крикнет на нее часовой, она откроет рот и притворится дурочкой. Так несколько лет… Мать жертвовала своими девочками…

Еще у нас была Зажарская, и у нее – дочь Валерия. Девочке семь лет. Нужно было взорвать столовую. Мы решили заложить мину в печь, но ее надо было пронести. И мать сказала, что мину принесет ее дочь. Положила в корзинку мину, а сверху пару детских костюмчиков, плюшевую игрушку, два десятка яиц и масло. И так эта девочка принесла в столовую мину. Говорят: материнский инстинкт сильнее всего. Нет, идея сильнее! И вера сильнее! Я думаю… Я даже в этом уверена, что если бы не было такой мамы, такой девочки, и они не пронесли бы эту мину, то мы бы и не победили. Да, жизнь – это хорошо. Прекрасно! Но есть вещи дороже…»

...

Александра Ивановна Храмова, секретарь Антопольского подпольного райкома партии