У войны не женское лицо

«Мы знали… Все знали, что мы должны победить…

Потом люди думали, что отца оставили, у него было задание от райкома партии. Никто его не оставлял, никакого задания. Мы сами решили бороться. Я не помню, чтобы в нашей семье была паника. Было большое горе – это да, но паники не было, все верили, что победа будет наша. В первый день, когда вошли немцы в нашу деревню, отец играл вечером на скрипке “Интернационал”. Ему хотелось что-то такое сделать. Какой-то протест…

Два месяца прошло или три… Или…

Это был еврейский мальчик… Немец привязал его к велосипеду, и тот бежал за ним, как собачка: “Шнель! Шнель!”. Едет и смеется. Молодой немец… Скоро ему надоело, он слез с велосипеда и показывает мальчику: становись на коленки… На четвереньки… И ползи, как собачка… Скачи… “Хундик! Хундик!” Бросил палку: принеси! Мальчик поднялся, прибежал и принес палку в руках. Немец разозлился… Стал его бить. Ругать. Показывает: скачи на четвереньках и принеси в зубах. Мальчик в зубах принес…

Часа два немец играл с этим мальчиком. А затем опять привязал к велосипеду, и они направились назад. Мальчик бежал собачкой… В сторону гетто…

А вы спрашиваете: почему мы стали бороться? Научились стрелять…»

...

Валентина Павловна Кожемякина, партизанка

«Как забыть… Раненые ели ложками соль… В строю называют фамилию, боец выходит и падает вместе с винтовкой от слабости. От голода.

Народ нам помогал. Если бы не помогал, то партизанское движение не могло бы существовать. Народ вместе с нами воевал. Иной раз со слезами, но все-таки отдают:

– Деточки, вместе будем горевать. Победу ждать.

Последнюю дробненькую бульбу высыпят, дадут хлеба. В лес нам мешки соберут. Один говорит: “Я столько-то дам”, тот – “Столько”. – “А ты, Иван?” – “А ты, Мария?” – “Как все, так и я, но у меня ж дети”.

Что мы без населения? Целая армия в лесу, но без них мы бы погибли, они же сеяли, пахали, детей и нас выхаживали, одевали всю войну. Ночью пахали, пока не стреляют. Я помню, как пришли в одну деревню, а там хоронят старого человека. Его ночью убили. Жито сеял. Так зажал зерна в руке, что разогнуть пальцы не смогли. С зернами положили…

У нас же оружие, мы могли защищаться. А они? За то, что хлеба дал партизану – расстрел, я переночевала и ушла, а если кто донесет, что я в этой хате ночевала – им всем расстрел. А там женщина одна, без мужа, а с ней трое маленьких детей. Она же не прогоняла нас, когда придем, и печку вытопит, и обстирает… Последнее отдаст: “Ешьте, хлопчики”. А бульба весной дробненькая-дробненькая, как горошины. Мы едим, а дети на печи сидят, плачут. Горошины эти последние…»

...

Александра Никифоровна Захарова, партизанский комиссар двести двадцать пятого полка Гомельской области