У войны не женское лицо

«После войны… Сыны тех, кто погиб, только поднялись. Вырастали. Тринадцать-четырнадцать годков хлопчикам, а они уже думали, что взрослые. Хотели жениться. Мужиков нет, а бабы все молодые… И вот если б сказали: отдай коровку – и войны не будет. Отдала бы! Чтобы мои дети не узнали того, что мне было. Днюю и ночую, а беду свою слышу…»

«Гляну в окно, так как будто он сидит… Бывает, под вечер что-то покажется… Я уже старая, а его всегда молодым вижу. Таким, каким я его отправила. Если приснится, то тоже молодой. Там и я молодая… Бабам всем похоронки прислали, а у меня бумажка – “пропал без вести”. Синим чернилом написано. Первые десять лет ждала каждый день. И теперь жду. Пока человек живет, на все можно надеяться…»

«А как бабе одной жить? Человек пришел, помог мне или не помог. Одна беда. Каждый слово бросит… Люди наговорились, собаки набрехались… Но поглядел бы мой Иван на своих пять внуков. Я другой раз стану возле его портрета, фотокарточки их покажу. Поговорю с ним…»

«Ай-ай-ай… Божухна наш… Милосердный…»

«Приснился мне сразу после войны сон: выхожу во двор, а мой по двору ходит… В военном… И так зовет меня, дозывается. Выскочила из-под одеяла, открыла окно… Тихо-тихо. Даже птиц не слышно. Спят. Ветер по листочкам ходит…. Посвистывает… Утром взяла десяток яиц и пошла к цыганке. “Его уже нет, – кинула она карты. – Не жди зря. Это его душа возле дома ходит”. А мы с ним по любви сошлись. По большой любви…»

«Меня одна гадалка научила: “Заснут все. Надень черный платок и сядь у большого зеркала. И вот он оттуда появится… Дотрагиваться не надо ни до него, ни до его одежды. Только говори с ним…” Я всю ночь просидела… Под самое утро он пришел… Ничего не говорил, молчал и слезы текли. Раза три так появлялся. Позову – придет. Плачет. И я перестала его вызывать. Жалею…»

«И я со своим встречи жду… День и ночь буду ему рассказывать. Мне ничего от него не надо, одно – пусть послушает. Он, наверное, тоже там состарился. Как и я».

«Моя ты земелька… Копаю бульбочку, бураки… Вот он где-то там, и я скоро к нему приду… Сестра мне говорит: “Ты не в землю, а на небо смотри. Вверх. Они – там”. Во моя хатка… Рядом… Оставайся у нас. Как переночуешь, так больше узнаешь. Кровь не вода, разливать жалко, а она льется. Я по телевизору вижу… Каждый день… Можешь и не писать про нас… А лучше запомни… Вот мы с тобой вместе поговорили. Поплакали. И ты, когда попрощаешься с нами, оглянись на нас и на наши хаты. Не один раз оглянись, как чужая, а два. Как своя. И больше ничего не надо. Оглянись…»

О маленькой жизни и большой идее

«Я всегда верила… Я верила Сталину… Верила коммунистам. Я сама была коммунисткой. Верила в коммунизм… Жила ради этого, выжила ради этого. После доклада Хрущева на ХХ съезде, когда он рассказал об ошибках Сталина, я заболела, в кровать слегла. Я не могла поверить, что это правда. В войну я тоже кричала: “За Родину! За Сталина!”. Меня никто не заставлял… Я верила… Это – моя жизнь…

Вот она…

В партизанах воевала два года… В последнем бою меня ранило в ноги, я потеряла сознание, а мороз был сильный, когда проснулась, почувствовала, что отморожены руки. Теперь живые, хорошие руки, а тогда черные… И ноги, конечно, тоже были отморожены. Если б не мороз, может быть, ноги удалось бы спасти, а они были в крови, и я долго лежала. Когда нашли меня, положили вместе с другими ранеными, свезли в одно место, много нас, а тут немцы снова окружают. Отряд уходит… Прорывается… Нас, как дрова, на сани побросали. Некогда смотреть, жалеть, всех отвозят глубже в лес. Прячут. Так отвозили и отвозили, а потом сообщили в Москву о моем ранении. Я ведь была депутатом Верховного Совета. Большой человек, мной гордились. А я из самого низа, простая крестьянка. Из крестьянской семьи. Я рано вступила в партию…

Ноги пропали… Ноги отрезали… Спасали меня там же, в лесу… Операция была в самых примитивных условиях. Положили на стол оперировать, и даже йода не было, простой пилой пилили ноги, обе ноги… Положили на стол, и нет йода. За шесть километров в другой отряд поехали за йодом, а я лежу на столе. Без наркоза. Без… Вместо наркоза – бутылка самогонки. Ничего не было, кроме обычной пилы… Столярной…

Связались с Москвой, чтобы прислали самолет. Самолет трижды прилетал, покружится-покружится, а опуститься не может. Кругом обстреливали. На четвертый раз сел, но у меня обе ноги уже были ампутированы. Потом в Иванове, в Ташкенте четыре раза делали реампутацию, четыре раза опять начиналась гангрена. По кусочку каждый раз резали, и получилось – очень высоко. Первое время плакала… Рыдала… Представляла, как по земле буду ползать, ходить не смогу, а буду ползать. И сама не знаю, что мне помогло, удержало… Как я себя уговорила… Конечно, добрых людей встретила. Много хороших людей. У нас был хирург, он сам тоже без ног, он говорил обо мне, это другие врачи передали: “Я преклоняюсь перед ней. Я столько мужчин оперировал, но таких не видел. Не вскрикнет”. Я держалась… Я привыкла быть на людях сильной…