У войны не женское лицо

...

Людмила Михайловна Кашечкина, подпольщица

«Как объяснить ребенку? Как ему объяснить смерть…

Я иду с сыном по улице, а лежат убитые – и по одну сторону и по другую. Я ему по Красную Шапочку рассказываю, а кругом убитые. Это когда мы из беженцев возвращались. Приходим к матери, и с ним неладно: залазит под кровать и сидит там целыми днями. Пять лет ему было, на улицу его не выгнать…

Год я с ним мучилась. Никак не могла добиться: в чем же дело? А мы жили в подвале – когда кто идет по улице, то видны только сапоги. И вот он как-то вылез из-под кровати, увидел чьи-то сапоги в окне и как закричит… Потом я вспомнила, что фашист ударил его сапогом…

Ну, как-то это у него прошло. Играет во дворе с детьми, придет вечером домой и спрашивает:

– Мама, что такое – папа?

Я ему объясняю:

– Он беленький, красивый, он воюет в армии.

А когда Минск освобождали, то первыми в город ворвались танки. И вот мой сын прибегает в дом с плачем:

– Моего папы нет! Там все черные, нет белых…

Это был июль, танкисты все молодые, загорелые.

Муж пришел с войны инвалидом. Пришел не молодой, а старый, и у меня беда: сын привык думать, что отец – беленький, красивый, а пришел больной старый человек. И сын долго не признавал его за отца. Не знал, как называть. Мне пришлось их приучать друг к другу.

Муж приходит поздно с работы, я его встречаю:

– Что же ты так поздно? Дима волновался: “Где мой папка?”.

Он ведь тоже за шесть лет войны (он был еще на японской) отвык от сына. От дома.

А когда что-нибудь куплю, сыну говорю:

– Это папка купил, он о тебе заботится…

Скоро они подружились…»

...

Надежда Викентьевна Хатченко, подпольщица