У войны не женское лицо

...

Мария Александровна Арестова, машинист

О молчании тех, кто уже может говорить

«Я и сейчас говорю шепотом… Про…Это… Шепотом. Через сорок с лишним лет…

Войну забыла… Потому что и после войны я жила в страхе. Я жила в аду.

Уже – Победа, уже – радость. Мы уже кирпичи собирали, железо, начали чистить город. Работали днем, работали ночью, я не помню, когда мы спали и что мы ели. Работали и работали.

Сентябрь… Сентябрь был теплый, я помню много солнца. Помню фрукты. Много фруктов. На базаре ведрами продавали антоновку. И этот день… Я развешивала белье на балконе… Запомнила все до мелочей, потому что с этого дня в моей жизни все изменилось. Все треснуло. Перевернулось. Развешиваю белье… Белое постельное белье – оно всегда у меня было белое. Мама научила, как песком вместо мыла стирать. За песком ходили к речке, я там место одно знала. И вот… Белье… Соседка снизу зовет, кричит не своим голосом: “Валя! Валя!”. Я скорее – вниз, первая мысль: а где сын? А тогда, знаете, мальчишки бегали среди развалин, играли в войну и находили настоящие гранаты, настоящие мины. Подрывались… Оставались без рук, без ног… Я помню, как мы не отпускали их от себя, а это – мальчишки, им интересно. Накричишь: сиди дома – а через пять минут его уже нет. Их тянуло к оружию… После войны особенно… Я – скорее вниз. Спускаюсь во двор, а во дворе мой муж… Мой Иван… Муженек мой любимый… Ванечка! Вернулся… Вернулся с фронта! Живой! Я его целую, я его трогаю. Глажу гимнастерку, руки его. Вернулся… У меня ноги подкашиваются… А он… Стоит как каменный, ну, картонный стоит. Не улыбнется, не обнимет меня. Замороженный какой-то. Я испугалась: наверное, думаю, контуженный. Может, глухой. Ну ничего, главное – вернулся. Выхожу его, вынянчу. Уже насмотрелась, как другие женщины живут с такими мужьями, но им все равно все завидовали. Все это мигом в моей голове пронеслось, в одну секунду. Ноги у меня от счастья подкашиваются. Дрожат. Живой! Ах, миленькая моя, наша женская доля…

Соседи тут же собрались. Все рады, все обнимаются. А он – каменный. Молчит. Все заметили.

Я:

– Ваня… Ванечка…

– Пойдем в дом.

Хорошо, пойдем. На его плече повисла… Счастливая! Вся я в радости и в счастье. Гордая! Сел он дома на табуретку и молчит.

– Ваня… Ванечка…

– Понимаешь… – и не может говорить. Заплакал.

– Ваня…

У нас была одна ночь. Всего одна ночь.

На следующий день за ним пришли, постучали в дверь утром. Он курил и ждал, уже знал, что придут. Мне рассказывал мало… Не успел… Прошел он Румынию, Чехию, награды привез, а возвращался в страхе. Его уже допрашивали, уже было две госпроверки. Поставили клеймо – находился в плену. В первые недели войны… Под Смоленском попал в плен, а обязан был застрелиться. Он хотел, я знаю, он хотел… У них патроны быстро кончились, не то что воевать, застрелиться было нечем. Его ранило в ногу, он раненый попал в плен. На его глазах комиссар разбил себе голову камнем… Последний патрон дал осечку… На его глазах… Советский офицер в плен не сдается, у нас нет пленных, у нас есть предатели. Так говорил товарищ Сталин, он от родного сына отказался, который был в плену. Мой муж… Мой… Следователи ему кричали: “Почему живой? Почему живой остался?”. Из плена он бежал… Бежал в лес к украинским партизанам, когда освободили Украину, попросился на фронт. В Чехии встретил день Победы. Представили к награде…

У нас была одна ночь… Если бы я знала… Я еще хотела родить, девочку хотела…

Утром его увели… Подняли с постели… Я села за стол на кухне и ждала, когда проснется наш сын. Сыну исполнилось одиннадцать лет. Я знала, что он проснется и спросит, первое, о чем он спросит: “Где наш папка?”. Что я ему отвечу? Как объяснить соседям? Маме?

Муж вернулся через семь лет… Мы ждали его с сыном четыре года с войны, а после Победы еще семь лет с Колымы. Из лагеря. Одиннадцать лет ждали. Сын вырос…

Научилась молчать… Где ваш муж? Кто твой отец? В любой анкете вопрос: был ли кто-нибудь из родственников в плену? Меня в школу техничкой не взяли, когда я написала, полы не доверили мыть. Я стала врагом народа, женой врага народа. Предателя. Вся моя жизнь даром… Была до войны учительница, педучилище окончила, а после войны кирпичи на стройке таскала. Эх, моя жизнь… Простите, что несвязно, сбивчиво у меня получается. Я тороплюсь… Я, бывало, ночью… Сколько ночей я лежала одна и кому-то свою жизнь рассказывала и рассказывала. А днем молчала.

Сейчас можно обо всем говорить. Я хочу… Спросить: кто виноват, что в первые месяцы войны миллионы солдат и офицеров попали в плен? Я хочу узнать… Кто обезглавил армию перед войной, расстреляв и оклеветав – немецкий шпион, японский шпион – красных командиров? Я хочу… Кто верил в конницу Буденного в то время, когда Гитлер вооружался танками и самолетами? Кто нас уверял: “Наша граница на замке…”. А в первые дни армия уже считала патроны…

Я хочу… Могу уже спросить… Где моя жизнь? Наша жизнь? Но я молчу, и мой муж молчит. Нам и сегодня страшно. Мы боимся… Так и умрем в страхе. Горько и стыдно…»

...