У войны не женское лицо

Мария Алексеевна Ремнева, младший лейтенант, почтовый работник

О специальном мыле «К» и гауптвахте

«Первого мая я вышла замуж… А двадцать второго июня началась война. Налетели первые немецкие самолеты. Я работала в детском доме для испанских детей, которых привезли к нам в Киев. Это – тридцать седьмой год… Гражданская война в Испании… Мы не знали, что делать, а испанские дети стали рыть во дворе окопы. Они уже все знали… Детей отправили в тыл, а я выехала в Пензенскую область. Мне дали задание – организовать курсы медсестер. К концу сорок первого года я сама принимала экзамены на этих курсах, потому что все врачи ушли на фронт. Выдала документы и тоже попросилась на фронт. Направили под Сталинград, в армейский полевой госпиталь. Оказалась среди девчонок самая старшая. Моей подруге Соне Удруговой, мы и сейчас с ней дружим, тогда было шестнадцать лет, она окончила только девять классов – и вот эти медицинские курсы. Три дня прошло, как мы уже на фронте, и вот Соня сидит в лесу и плачет. Подхожу:

– Сонечка, ну чего же ты плачешь?

– Как ты не поймешь? Я три дня маму не видела.

Сейчас ей этот случай напомню, так она смеется.

На Курской дуге меня перевели из госпиталя в полевой прачечный отряд замполитом. Прачки были вольнонаемные. Вот, бывало, едем мы на подводах: лежат тазы, торчат корыта, самовары – греть воду, а сверху сидят девчата в красных, зеленых, синих, серых юбках. Ну, и все смеялись: “Вон поехало прачечное войско!” А меня звали “прачкин комиссар”. Это уже потом мои девчата оделись поприличнее, как говорится, “прибарахлились”.

Работали очень тяжело. Никаких стиральных машин и в помине не было. Ручками… Все женскими ручками… Вот мы приходим, дают нам одну какую-нибудь хату или землянку. Мы стираем там белье, прежде чем сушить, пропитываем его специальным мылом “К”, для того чтобы не было вшей. Был дуст, но дуст не помогал, пользовались мылом “К”, очень вонючее, запах ужасный. Там, в этом помещении, где стираем, мы и сушим это белье, и тут же мы спим. Давали нам двадцать-двадцать пять граммов мыла – на одного солдата постирать белье. А оно черное, как земля. И у многих девушек от стирки, от тяжестей, от напряжения были грыжи, экземы рук от мыла “К”, слазили ногти, думали, что никогда уже не смогут они расти. Но все равно день-два отдохнут – и нужно было опять стирать.

Девчонки слушались меня…

Приезжаем мы один раз туда, где стоят летчики, целая часть. Представляете, увидели нас, а мы все в грязном, заношенном, и эти хлопцы с пренебрежением: “Подумаешь, прачки…”. Мои девчата чуть не плачут:

– Замполит, смотрите…

– Ничего, мы им отомстим.

И мы договорились. Вечером надевают мои девчата, что у них было лучшее, идут на лужайку. Одна наша девчонка им играет на гармошке, и они танцуют. Уговор: ни с одним летчиком не танцевать. Те подходят, а они ни с кем не идут. Весь вечер друг с дружкой танцевали. Наконец те взмолились: “Один дурак сказал, а вы на всех обиделись”.

Вообще было не положено вольнонаемных сажать на гауптвахту, но что ты сделаешь, когда сто девчат вместе? У нас в одиннадцать отбой – и никаких. Они старались удрать – ну, девчата есть девчата. Я сажала их на гауптвахту. Как-то раз приехало начальство из соседней части, а у меня двое сидят.

– Как это так? Вольнонаемных сажаете на гауптвахту? – спрашивают у меня.

Я спокойно отвечаю:

– Пишите, товарищ полковник, рапорт командованию. Ваше дело. Но я должна бороться за дисциплину. И у меня образцовый порядок.

С тем они и уехали.

Дисциплина была крепкая. Как-то встретила одного капитана – проходил мимо моего дома, и я выхожу. Он даже остановился:

– Боже мой! Вы вышли отсюда, а вы знаете, кто тут живет?

– Знаю.

– Здесь же замполит живет. Вы знаете, какая она злая?

Я говорю, что такого никогда не слышала.

– Боже мой! Она никогда не улыбается, она такая сердитая.

– А вы хотели бы с ней познакомиться?

– Боже мой! Нет!

Ну, и тут я призналась:

– Так будем знакомы, я замполит!

– Нет, не может быть! Про нее мне рассказывали…

Я берегла своих девчат. У нас была такая красивая Валя. Вызвали меня как-то на десять дней в штаб. Приезжаю, мне говорят, что Валя все эти дни поздно приходила, что была она с каким-то капитаном. Была, ну была, дело прошедшее. Два месяца проходит, я узнаю, что Валя беременная. Вызываю ее: “Валя, как это могло случиться? Куда ты поедешь? Твоя мачеха (у нее не мать, а мачеха была) в землянке живет”. Она плачет: “Это вы виноваты, если бы вы не уехали, ничего бы не случилось”. Они со мной – как с матерью, старшей сестрой.

У нее какое-то пальтишко легкое, а уже холодно, отдала я ей свою шинель. Поехала моя Валя…

Восьмое марта сорок пятого года. Мы устроили себе праздник. Чай. Какие-то конфеты раздобыли. Выходят мои девчата на улицу и вдруг видят: идут из леса два немца. Волокут за собой автоматы… Раненые… Мои девчата окружили их. Ну и я, как замполит, конечно, написала в донесении, что сегодня, восьмого марта, прачки взяли в плен двух немцев.