У войны не женское лицо

Ольга Васильевна: – А мне из последних дней на войне вот что запомнилось. Едем мы – и вдруг откуда-то музыка. Скрипка… Вот в этот день для меня кончилась война… Это было такое чудо: вдруг музыка. Другие звуки… Я как проснулась… Нам всем казалось, что после войны, после такого моря слез будет прекрасная жизнь. Красивая. После Победы… После этого дня… Нам казалось, что все люди будут очень добрые, будут только любить друг друга. Все станут братьями и сестрами. Как мы ждали этот день…

«Мы не стреляли…»

Много людей на войне… И много дел на войне…

Много труда не только вокруг смерти, но и вокруг жизни. Там не только стреляют и расстреливают, минируют и разминируют, бомбят и взрывают, кидаются в рукопашную – там еще стирают белье, варят кашу, пекут хлеб, чистят кухонные котлы, ухаживают за лошадьми, ремонтируют машины, строгают и заколачивают гробы, разносят почту, подбивают сапоги, привозят табак. Даже на войне жизнь больше чем наполовину состоит из банальной жизни. И из пустяков тоже. Непривычно так думать, да? «Там горы нашей обыкновенной бабьей работы», – вспоминает санитарка Александра Иосифовна Мишутина. Армия шла впереди, а за ней «второй фронт» – прачки, повара, автослесари, почтальоны…

Кто-то из них написал мне: «Мы – не герои, мы были за кулисами». Что же там, за кулисами?

О ботиночках и проклятой деревяшке

«Шагаем по грязи, лошади в этой грязи тонут или падают замертво. Полуторки захлебываются… Солдаты на себе волокут орудия. Тянут повозки с хлебом и бельем. Ящики махорки. Я вижу, как один ящик махорки летит в грязь, за ним – трехэтажный русский мат… Берегут снаряды, берегут махорку…

Муж мне говорит, все время повторяет: “Смотри во все глаза! Это – эпос! Эпос!”»

...

Татьяна Аркадьевна Смелянская, военный журналист

«До войны я жила счастливо… С папой, с мамой. Папа у меня с финской вернулся. Он пришел без одного пальца на правой руке, и я у него спрашивала: “Папа, зачем война?”.

А война скоро пришла, я еще не подросла как надо. Из Минска эвакуировалась. Привезли нас в Саратов. Там я в колхозе работала. Вызывает меня председатель сельсовета:

– Я думаю о тебе, девочка, все время.

Я удивилась:

– А что вы, дяденька, думаете?

– Если б не эта проклятая деревяшка! Все это проклятая деревяшка…

Стою, ничего не соображаю. Он говорит:

– Прислали бумагу, надо двоих на фронт, а мне некого послать. Сам бы пошел, да эта проклятая деревяшка. А тебя нельзя: ты эвакуированная. А может, пойдешь? Две девчонки у меня: ты да Мария Уткина.

Мария была такая высокая, девка что надо, а я не очень. Я – так себе.

– Пойдешь?

– А мне обмотки дадут?

Мы были оборванные: что мы там успели с собой взять!

– Ты такая хорошенькая, тебе ботиночки там дадут.

И я согласилась.

…Сгрузили нас с эшелона, за нами прибыл дядька, здоровый, усатый, но никто с ним не поехал. Не знаю почему, я не спрашивала, я была не активистка, первая никуда не лезла. Не понравился нам этот дядька. Потом приезжает красивый офицер. Кукла! Он уговорил, и мы поехали. Приехали в часть, а там этот усатый дядька, смеется: “Ну, что, курносые, со мной не поехали?”.

Майор вызывал нас по одной и спрашивал: “Что ты умеешь?”.

Одна отвечает: “Коров доить”. Другая: “Картошку дома варила, маме помогала”.

Вызывает меня:

– А ты?

– Стирать умею.

– Вижу, девка хорошая. Если бы ты варить умела.

– Умею.

Целый день варю еду, а приду ночью – солдатам постирать надо. На посту стояла. Мне кричат: “Часовой! Часовой!” – а я ответить не могу – сил нет. Сил нет даже подать голос…»

...

Ирина Николаевна Зинина, рядовая, повар