У звезд холодные пальцы

Дьоллох зажмурился и привалился к дереву. Не потому, что больше не возникало этой стыдной мужской тяги. Просто чего смотреть-то, когда и перед сомкнутыми глазами топорщится ослепительная грудь… Он не заметил, как синева вытеснила полумрак, как побледнела демоническая красавица Чолбона и чреватая солнцем заря заулыбалась в глади озерных вод. Стайки чинно ступающих девушек с заплетенными косами, ясными свежеумытыми лицами, негромко переговариваясь, потянулись по тропам в аймаки. Никто бы не заподозрил в них тех неукротимых удаганок, что всего полварки мяса назад исступленно сотрясались в неистовом танце вызова земной силы на пышных ложах из собственных волос и перистой травы. Кончилась ночь вызова любви, смеющаяся, как белизна нежной плоти.

Большая девушка шла позади, опустив голову и задумчиво перебирая косу.

– Долгунча, – окликнул Дьоллох надтреснутым от волнения шепотом.

– Кто здесь? – певуче спросила она и оглянулась. – А-а, это ты, – засмеялась серебристо, – это ты, мальчик.

– Подожди, не уходи, – взмолился Дьоллох, выходя из укрытия, и девушка остановилась. – Мне нужно поговорить с тобой. Я согласен брать у тебя уроки игры на хомусе… Если ты согласишься…

Он сбился и замолчал.

– Старейшина Силис просил за тебя, – усмехнулась она лукаво. – После сказал, что ты не желаешь учиться. Ты отказался тогда, а теперь вдруг стал нуждаться в моих уроках?

– Да, – выдохнул Дьоллох. – Да… Мне необходимы твои уроки.

Она подумала, потупив глаза. На щеках играли смешливые ямочки.

– Нет, я не стану учить. Ты сам хорошо поешь и играешь.

– Значит, не хочешь?

Долгунча снова помедлила. Теперь и глаза заиграли, заискрились весело:

– Прости, не могу. Ты слишком молод.

– Я взрослый. Правда. Совсем уже. То есть почти, – отрывисто пробормотал Дьоллох. Он хотел еще что-то добавить, но голос сломался, как высохшая камышинка на сгибе.

Девушка приглушила смешок:

– Ты мне нравишься, мальчик. Но мне много весен. Я гожусь тебе в матери.

– В матери!.. – вскрикнул Дьоллох, отшатнувшись. От смущения и отчаяния его прорвало: – О нет, нет, Долгунча! Ты – самая юная из всех, кого я когда-либо видел. Самая красивая, лучшая… Но если б ты действительно была старой… Пусть тебе даже двадцать… и еще десять весен, хотя этого не может быть, я все равно… Я думал бы точно так же!

Она откровенно расхохоталась и утерла глаза кончиком косы:

– Ты угадал! Вчера мне исполнилось столько. – Смеющиеся глаза ее погрустнели: – Да, столько. И еще одна весна… Мальчик, ты опоздал родиться. А дать больше в хомусной игре, чем ты сам умеешь, я не смогу. Ты добьешься всего без чьих-то уроков. У тебя сильный джогур.

– Разве какие-то дурацкие весны причиной тому, что ты отворачиваешься от меня? – Из горла Дьоллоха вырвался обрывок яростного рыдания. – Я мал ростом… некрасив… и я… горбат!

Долгунча присела под деревом на траву, натянула подол на подобранные колени. Бездумно взяла в руки сапог-торбазок Айаны и подвесила на ветку рядом с вышитым игрушечным туеском.

– Ты очень красив, Дьоллох, – сказала серьезно. – Я не ошиблась, правильно назвала твое имя? Дьоллох – Счастливый… Ты не представляешь, как красив. Красивее каждого мужчины из тех, какие у меня были, и всех их, вместе взятых. Поверь, я не лгу. Твоя красота истинна, глубинна и потрясающа. В этом причина того, почему я не возьму тебя в ученики. Потому что когда-нибудь ты меня превзойдешь.

В горле Дьоллоха першило.

– Я умру без тебя, – прошептал он.

– Не умрешь! – снова засмеялась она. – Ты просто играешь в любовь перед тем, как полюбить по-настоящему.

Они помолчали. Дьоллох не стал садиться рядом. Приткнулся плечом к дереву, сложив узлом руки. Его трясло.

– У каждого джогура есть своя матица, – тихо проговорила Долгунча. – Мастера идут к ней по-разному. Кто – стремительно, кто – рывками, а кто – медленным шагом, трудно и упорно. Но достигнет человек назначенной ему границы и сколько б потом ни бился – выше не прыгнет. Я добралась до своей матицы, Дьоллох. А у тебя она еще очень высока. Достигнуть верха… больно. Человек бьется, колотится об него и может сокрушить душу, как если бы, стучась о балку в юрте, разбил голову. И я чуть не расшиблась о свою матицу. А после смирилась и возблагодарила Кудая за его чудесный подарок. Хотя поняла, что дальше мне дорога закрыта, что я под потолком – под своим потолком. Мой джогур не мал, однако не настолько велик, насколько мечталось, когда я не знала о его пределе и была счастлива.

– А теперь? Несчастлива?

Долгунча прикусила травинку:

– Несколько известных мне мастеров, чья матица выше моей, тоже не особенно счастливы. Но ты – будешь.

– Скажи, что такое джогур?