Убей-городок

Борис Михайлович! Боря! Родной! Да на кого же ты нас покидаешь?! Так загнется же следствие без тебя, а заодно и отдел территориальный! Кто будет уголовные дела проверять, следователей носом в огрехи тыкать? Начальником следственного отдела быть не хочешь? Ну, останься хотя бы начальником отделения! Будешь сидеть в кабинете, чай пить и смотреть дела. И на службу станешь являться тогда, когда хочешь, и мундир надевай, когда хочешь. И на совещания можешь не приходить, чтобы свое драгоценное время не тратить! И отпуск тебе будет два раза в год. Знаем, что ты по весне берешь – картошку сажать, и по осени, чтобы выкопать.

Уговорим общими усилиями задержаться еще на пять лет.

Показатель работы следственных подразделений – дела, направляемые в суд. Но чтобы отправить в суд, нужно миновать такую инстанцию, как прокуратура. Миновать – это, конечно, не в том смысле, что пройти мимо, а буквально продраться через тернии и придирки, расставленные для тебя и твоего дела. Это конечно, все правильно, так и должно быть, хуже, когда какой-нибудь косяк в суде вылезет. А ведь прокурорскому работнику на основании твоего дела надо обвинение поддерживать. Так что опытный работник для вычитки дела – клад неимоверный, и его, работника этого, беречь и холить надо, всячески заискивать и угощать чем-нибудь незапрещенным.

Будет Рябинин смотреть уголовные дела, которые следователи отправляют в прокуратуру, а те станут содрогаться: не нашел ли Борис Михайлович какой-нибудь ляп? А он обязательно находил! И мог написать старшему следователю: «Ворона! Ты почему вменил 145 УК? Здесь 206 и 144 УК! Тебе кто диплом выдал? Чем грабеж отличается от кражи?» Писал он, конечно, подобные послания не на страницах дела, а на отдельных, специально приготовленных листочках. Замечание-то устранить можно, а вот запись неаккуратную уже никуда деть не получится.

Одна следовательщица – как вам такое выраженьице? – как-то сказала: «Ни один оргазм не сравнится с тем, чтобы получить дело от Рябинина без замечаний». А вот если следователь сам видел косяк, то опрометью бежал к Рябинину, начиная истошно вопить: «Борис Михайлович, не погуби! Накосячил, выговор светит, а то и статья!» Рябинин листал дело, прищуривал левый глаз и изрекал: «Вот, сделаешь то-то и то-то, и все будет нормалек!»

Сейчас Рябинин пока еще не начальник, а простой следователь, но мнение его учитывают и руководители. Причем бывает так: вроде бы разные люди приводят одни и те же аргументы, но от одних отмахиваются, а других почему-то слушают. Боря – из последних.

Семенов, найдя по пресловутым зеленым человечкам соломоново решение, заканчивает оперативку, а Краснюк уже толкает меня в бок:

– Давай, ты тут в дежурке пока вроде как лишний, так что дуй в горбольницу и получи с этого «зеленого человечка» нормальное объяснение.

Какое – он мне не объясняет, но я и сам знаю.

Больницы не люблю, а после недавних событий я их не люблю особенно сильно. Но любить или не любить – это эмоции. Моя задача – получить приемлемое объяснение, на основании которого будет подготовлен отказной материал.

Показываю вахтеру удостоверение, получаю белый халат и прохожу в хирургию. А в палате, в которой положено тихонечко лежать, радуясь, что ты до сих пор не умер, нездоровый оживляж. Пациенты в окровавленных бинтах, в простынях, наброшенных на голое тело, столпились у кровати и слушают, как приземлилась летающая тарелка. Ухохатываются, держась за поврежденные места.

Такое было, вернее еще случится, лет через десять, когда некий гражданин попытался изнасиловать свою овчарку, а та, изобидевшись, откусила охальнику детородный орган… Вот в тот раз на насильника-неудачника пришли посмотреть даже те, кто уже умер. А главное, что на собаку, причинившую хозяину тяжкий вред здоровью, уголовное дело не заведешь. Во-первых, в ее действиях имела место законная самооборона без использования каких-то предметов – зубы-то ей природа дала! – а во-вторых, собака не может являться субъектом преступления.

Разогнав страждущих по кроватям – вредно им пока подниматься, пусть выздоравливают, – уселся рядом с героем дня.

– Здравствуйте, Евгений Петрович, – вежливо поздоровался я, устраивая на коленях папку. – Приношу вам свои извинения, но в вашем деле кое-что следует прояснить. Итак, что же у вас все-таки произошло?

Самоубивец, посмотрев на меня мутным взглядом, облизнул пересохшие губы и принялся за рассказ:

– Так я уже сто раз объяснял: возле моста, который строится, недалеко от церкви бывшей, летающая тарелка села.

Он махнул рукой в ту сторону, где, по его мнению, приземлилась тарелка. Размах получился большой, градусов на сто восемьдесят.

– А из нее люди вышли – зелененькие. И говорят они мне: «Евгений, отдай свой мозг! Отдавай свою душу!» А я им ни мозг, ни душу не захотел отдавать: наши не сдаются! Тогда они захотели меня зарезать. Или зарезали? Или я сам? Вот тут у меня какая-то нескладуха получается. Облучили, видно, меня сильно. Но самое-то главное, я ведь их обманул, мозг-то им не отдал, понимаешь? А то вот как бы я сейчас без мозга-то?