Убеждение

— О, сколько нужно школ, школ и школ для всего этого народа, возрожденного к гражданской жизни! — восклицал он. — Но где взять учителей?

И он призывал воспитанниц старших классов избрать благородный путь служения народу — стать учительницами.

По настоянию Ушинского в институте открыли воскресную школу для горничных — занятия в ней стали вести воспитанницы.

Скрепя сердце терпела подобные вольности в стенах Смольного Мария Павловна Леонтьева. Утвержденный в конце концов высочайшей волей проект перестройки Общества благородных девиц давал дерзкому инспектору большие полномочия. Начальнице невыносимо было видеть, как рушатся одна за другой привычные традиции. Ей даже мерещилось, будто Ушинский «с его партией» — страшные заговорщики, растлевающие воспитанниц вредными идеями. Государыня же сама не ведает, какое зло институту приносит ее покровительство этому фанатику с лихорадочно сверкающими глазами! Поэтому Леонтьева решила принять на себя богоугодный долг — любыми способами противостоять пагубным затеям инспектора и его соумышленников. Она затягивала всячески выполнение утвержденного проекта. И прикрыла воскресную школу. Классным же дамам вновь дала волю на уроках. По-прежнему они вмешивались в переписку воспитанниц. И опять было запрещено девицам разговаривать с учителями-мужчинами.

Последний приказ поставил девушек перед необходимостью хитрить. Хитрить, но все-таки обращаться к учителям с вопросами, которые немыслимо было оглашать вслух при надзирательницах. И ученицы задавали такие вопросы прямо в тексте сочинения, заключая их в скобки.

Учитель Семенов пришел на очередной четверг. к Ушинскому с тетрадкой одной ученицы и сообщил, что ему задан «вопрос в скобках». Прочитав где-то стихотворение поэта-революционера Михайлова, воспитанница за-, помнила из него строчки: «Отчего под ношей крестной, весь в крови, влачится правый?» И спрашивала: «Не правда ли, такой ужас исчез в России с освобождением крестьян? Но если он существует и теперь, почему же все вы, честные, добрые, великодушные наши преподаватели, не подниметесь вместе с великим нашим наставником и общими усилиями не уничтожите это страшное зло в России?»

Ушинский вскочил из-за стола, начал взволнованно, ходить по комнате. Потом заговорил и не умолкал, пока не закашлялся. Взрослым девушкам запрещено беседовать с учителями! Видите ли, заботятся о воспитании в. девицах скромности! Но боятся-то совсем другого. Ведь при всей наивности обращения этой ученицы к честным, добрым преподавателям мысли у нее какие серьезные, общественные! А давно ли еще в головах у них всех были лишь шпоры кавалергарда?

Константин Дмитриевич связывал все подобные перемены в нравственном облике воспитанниц с благотворным влиянием на них труда. Учение — тоже труд! Девицы прозябали прежде в атмосфере разлагающего безделья. Теперь же их возвышал и облагораживал интерес к общественным проблемам. «Труд, исходя от человека на природу, действует обратно на человека», — напишет он несколько позже, когда будет работать над статьей «О труде в его психическом и воспитательном значении».

Ушинский продолжал свое дело в институте. Он шел к воспитанницам, чтобы увлечь их поэзией Пушкина и глубиной критической мысли Белинского. А говоря о Лермонтове, допытывался: «Какое сходство можете найти между Лермонтовым и Гоголем?» И сам объяснял: «Гоголь такой же разочарованный, как Лермонтов, но с той разницей, что выражает свое разочарование насмешкой. А Лермонтов говорит о нем с отчаяньем». Это было ново для девушек, и еще серьезнее задумывались они не только над своеобразием творчества отечественных писателей, но и над фактами окружающей их действительности.

Внимательно приглядывался Константин Дмитриевич к каждой воспитаннице, стремясь найти среди них способных продолжать учение в дополнительном педагогическом классе.

Так выделил он Лизу Цевловскую. Он заметил в ее характере целеустремленность, жажду новых знаний и уговорил ее учиться дальше, чтобы стать учительницей. Он даже выхлопотал для нее значительную стипендию.

«Всю силу великодушия этого благороднейшего человека я поняла гораздо позже, — писала впоследствии педагог и писательница Елизавета Николаевна Цевловская-Водовозова в книге «На заре жизни». — Продолжая знакомство с Ушинским и после выпуска из института, я лично была не раз свидетельницей того, как он не только приходил на помощь советом, но и доставал работу нуждающимся, выхлопатывал стипендии, а за некоторых вносил деньги из своего кармана. В последнем случае он неизменно просил не называть его имени тем, кому помогал».

Благотворное влияние личности Ушинского определило жизнь многих девушек-смолянок. Через несколько лет после ухода Константина Дмитриевича из института он случайно оказался в одной из школ. Навстречу ему с радостным возгласом кинулась молодая учительница — она не могла сказать ни одного слова, лишь разрыдалась.