Убежища (СИ)

На перепутье сна Бенедикт оказался в монастыре - в том самом, где останавливался Млатоглав. Почему-то затоплен был монастырь, и зеленоватая вода заполнила все. Теперь комбинация из двух девичьих и мальчишеской головы с тремя бегущими ногами застыла в камне и не казалась опасной. Как помнил Бенедикт, это был старый подвал - склад, но пустующий. Ужасная свастика обратилась в назидающий камень, но зато что-то произошло с распятием. Его изваяли наклонно, под самым сводом, величиною точно в человеческий рост, и Христос казался улетающим. Во сне вода ушла, излилась под землю, остался тускло-белый мрачный камень, а распятие ожило. Крест с доской вместо перекладины совершенно промок, впитал избыток воды, с него капало. Казненный висел не так, как принято - его прибили лицом к кресту, вывернув руки ладонями наружу, чтобы он не смог бы ухватиться за края перекладины. Палач хотел, чтобы распятый умер поскорее, задохнулся. Но тот зацепился подбородком за перекладину, да так и остался висеть. У него была возможность протянуть голову чуть дальше и навалиться на доску горлом, тогда бы он повесился. Так погибает сонный пьяница - садится на стул верхом, кладет подбородок на спинку, и умирает в глубоком сне от удушья. Но этот человек умирать не хочет и чего-то ждет, цепляется подбородком, напрягает шею. Слава Богу, это не Христос! Спина его не избита, борода выбрита, да и вместо волос всего лишь каряя щетина, словно кабанья. Не каряя - черная! Не может он быть и еврейским разбойником - он просто раб. Но не Игнатия ли распяли? Нет, нет, спина этого распятого не повреждена. Распятый так и остался висеть, а Бенедикт уже почти миновал области снов и ушел туда, где хранятся воспоминания о воспоминаниях. Они бесплотны и налетают стаями крылатых духов, что висят между небом и землей, не имея сил ни упасть, ни подняться в Эмпиреи.

Что ж, именно в силу того, что вечный свой грех Бенедикт не превращал ни в похабство, ни в рыцарственную (но очень заметную) куртуазность, он смолоду надеялся, что Судьба к чему-то призовет его. Лет до тридцати он уходил отовсюду раньше, чем становился заметным, но вызова так и не было. Те, кто читал рыцарские романы, знают, что с рыцарями на каждом шагу происходят не только непредвиденные, но и совершенно нелепые приключения. Благородный рыцарь должен молниеносно сделать выбор в пользу справедливости и христианского милосердия, тем и определяется его цена. А вот странствующие студенты и подмастерья, нигде не востребованные, попадают в глупые и скучные бессмысленные передряги. Поэтому никто и никогда не будет писать романов о бродячих студентах - даже сами ваганты воздерживаются от этого. Они поют о любви, но что это за любовь? Это все еще альбы - "вот, нам не хватает времени, наступает утро, и ты принадлежишь другому, а я сам виноват, потому что бродяга". Но разве не так по сию пору живет сам Бенедикт - правда, альб не сочиняет? Невозможно прославить подобный грех - греки могли, но не мы, ведь так?