Поскольку Месснер все еще не решил предложенной задачи, старший библиотекарь сделал стеклянные глаза и направил взгляд куда-то сквозь решетки ворот. Если б ректор Бенедикт родился без порока, тут он не осел бы. В нем нет настоящей любви к жизни, но есть и сила, и страсть, и ярость. Есть люди, которые живут (простецы) и есть те, кто служит. Бенедикт вечно служит, в основе его породы - преданность. Для войны он уж чересчур непослушен и умен. Он - трус, но выживает там, где не дано храбрейшим. Жизнь он не любит - иначе поддался бы мелочной жестокости в интригах и/или любви к деньгам. Но он и интриг-то не любит, не развлекают они его; интриги - игры людей холодных и преданных этому миру. Если бы порока в нем не было, стал бы духовным лицом, носил бы сан. Не исключено, что именно он написал бы предисловие к книге Млатоглава, а не та бездарность Якоб Как-там-его-звать, бездарь с ушами и зубами как у лошака. Это предисловие хорошо, оно вызывает сонливость - а потом уже Млатоглав, сам Генрих Кремер берет читателей за глотки. Придушить он может, но потом отпустит, и читатель станет бояться ведьм, а не его. Он прекрасный следователь и рассказчик. Что-то, а писать-то Кремер умеет. А нужно ли
На этом месте Людвиг совсем замечтался, и ему представился древний жестокий Аполлон, отстреливающий всякую ложь, что нарождается под Солнцем. Жаль, он не успел застрелить Пандору...
Что же мы имеем? Вся жизнь нашего ректора состоит из вещей-заместителей. Светское образование вместо духовного сана. Философия и логика вместо богословия. Студенты вместо равных. Вместо беспощадности - трусость; будь он еще хоть немного пугливей, ему подсунули бы и жену вместо мужчины. Он не живет, и купить его нельзя, но перепугать очень даже можно. У него есть только три настоящие вещи - его книги, его рукописи и его Игнатий. Их-то он и защищает, крадучись, исподтишка. Хорошо запуганный холерик из-за этого меланхоликом никогда не сделается.
А вот и он сам, из церкви вышел и задержался - задрал голову до предела и таращится на шпиль, словно деревенский зевака. Что ж, пусть себе стоит, а мы посмотрим. Людвиг отлично знал, что играет в игры городских старух. Он сидит на скамеечке и наблюдает. Это знают все. Но, в отличие от старух, он своими наблюдениями ни с кем не делится. Его окружение - люди умные, они сами обо всем догадываются. А иных он при себе и рядом с собою не терпит. А тут как раз и магистр Месснер успешно сдал свой здешний экзамен. Он наконец-то выпустил свои многострадальные уши (теперь красные и чуть помятые), хихикнул, погладил кота и сказал:
- Все, доктор Коль, я сдаюсь, смысла нет! Вы меня обложили.
Жестокосердный Людвиг Коль допрос продолжил:
- А где это я тебя обложил, покажи-ка?
- Вот. И вот.
- И вот!!!
Мальчик увидел угрозу явную и угрозу очень хорошо замаскированную. Но просмотрел опасность средней силы, угрозу слоном, довольно далекую.
- Очень хорошо!
- Что мне делать сегодня, доктор Коль?
- Посмотрим потом, воскресенье же. А сейчас иди, поешь. Иди, иди. Фигуры оставь!
Людвиг продолжил то ли свое старушечье развлечение, то ли размышление над партией - а был ли у мальчика хоть какой-то выход? Вроде бы и нет. Бенедикт тем временем опустил голову, разглядывая что-то на земле - но ничего на той земле не было, даже травы, просто у ректора закружилась голова. Шпиль этой церкви на самом деле невысок, но построен так, что снизу кажется: эта игла вонзается в небеса. Дело в том, что двор тесный, и от церкви просто не отступить далеко. Со стороны города рядом с нею понастроил домов всякий университетский люд.