Убежище

На мой взгляд, огорчаться тут было особенно не из-за чего. Я встречался с Кимберли лишь однажды, почти год назад, в шикарном ресторане. Я помню, как она велела Мэтью «не быть таким евреем», когда он не захотел заказывать бутылку шампанского за девяносто долларов. Потом она поведала нам о своем брате, который служил в морской пехоте и уже в третий раз отправился в Ирак. Она сказала, что одобряет предложенный им метод подавления беспорядков — если я правильно понял, он заключался в том, чтобы снабжать питьевой водой только те районы, жители которых отличаются примерным поведением, и не мешать всем остальным мучиться от жажды и умирать от дизентерии. Кимберли регулярно ходила в церковь, и я спросил у нее, как примирить эту водяную тактику с «не убий». Она ответила, что заповедь «не убий» из Ветхого Завета, так что ее можно не считать.

— Жалко, — все же посочувствовал я. — А я думал, у вас с ней полный порядок.

Мэтью взял с пепельницы кулек с семечками и вытряс в рот хорошую порцию. Потом выплюнул изжеванную шелуху в бумажный стаканчик, стоявший в ямке на приборной доске.

— Честно говоря, — после паузы сказал он, — я просто не вижу смысла в покупке автомобиля, у которого нет приваренного к раме сцепного устройства четвертого класса.

Боб закурил сигарету и опустил стекло. Я услыхал пшиканье открываемых банок. Боб передал одну банку пива Мэтью, другую мне. Потом снова повернулся на сиденье и спросил:

— Хочешь фокус-покус, братишка?

— Давай, — ответил я.

Он поднял с пола машины апельсин и протянул мне.

— Погляди на него как следует, пощупай. Запечатлей его у себя в памяти. Готово?

Это был обычный апельсин, чуть приплюснутый с одного боку.

— Теперь смотри внимательно, — сказал он и выкинул апельсин в окошко. — Опля!

— Какого хрена ты выкинул мой апельсин? — возмутился Мэтью. — Я собирался его съесть!

— Ну и кто тебе мешает? — спросил Боб. — Он там, ждет тебя. Можешь слопать в любой момент.

Мэтью вел пикап по унылым трассам, которые ветвились и терялись в высокогорной глухомани, мимо жилых трейлеров и кедровых коттеджей, чьи дворы были превращены в коллективные усыпальницы для отслуживших свое бытовых приборов и удаленных автомобильных органов. Наконец он свернул на тряскую дорожку из светлого гравия. Между колеями росла высокая трава — она зашуршала по днищу машины, как осенний дождь.

Боб смотрел, как убегают назад деревья.

— Когда забросим Аланово барахло, предлагаю смотаться на озеро, пульнуть разок-другой.

— Без меня, — сказал Мэтью. — На этой неделе мы уже четыре дня проторчали в лесу, и все зря. Мне дом надо заканчивать. Хочешь идти — иди.

— Знаешь, — сказал Боб, — если бы ты не корчил из себя такого умника и почаще прислушивался к чужим советам, до тебя бы дошло, что сейчас практически последний шанс положить что-нибудь в морозилку. Думаю, в этом сезоне нам осталось дней семь максимум. А я люблю зимой есть мясо. От дров у меня зубы портятся.

Мэтью пожал плечами, но Боб увлекся и выдал серию воспоминаний о суровых зимах, которые он перенес в здешних краях, и о том, как мучительно дожидаться оттепели, если морозильник у тебя не набит дичью. От хибарки Боба до шоссе с нормальным покрытием было десять миль. От домика Мэтью — почти одиннадцать, да еще двадцать до города. Когда снег засыпает твое жилище по самую маковку, ты не можешь ездить за провизией каждые два-три дня. Если Мэтью предпочитает таскаться по морозу в супермаркет за паршивыми отбивными, которые на вкус не лучше мочалки, на здоровье — только ему, Бобу, больше нравится кушать пироги с почками и домашнюю колбасу из оленины.

— Ты давно здесь живешь? — спросил я Боба, пока между ним и моим братом снова не вспыхнула перепалка.

— Я в этих лесах вырос, — ответил он. — Тут все принадлежало моей семье.

— Когда это было?

— До тех пор пока твоя толстая половина не уговорила меня продать землю ему.

— Хочешь вернуть? С нашим удовольствием, — сказал Мэтью. — Отдам по дешевке.

Мэтью остановил пикап на развилке, около коричневого блочного домика, где жил Боб. Но он не тронулся с места.

— Чего сидишь, вылазь, — сказал Мэтью. — Тебя ждут охотничьи подвиги.

Боб покосился на небо. Оно было мутное, цвета шпаклевки.

— Дождь собирается.

— Да ладно, подумаешь. Ты же не сахарный.

Боб не пошевелился. Мэтью подмигнул мне в зеркальце.

— Вообще-то Боб плохо стреляет, вот в чем загвоздка. Зрение у него никуда. В товарный поезд с двух шагов, и то промажет.

— Скоро я с этим разберусь, — сказал Боб. — Как только привыкну к мысли, что мне будут полосовать глаза скальпелем, сделаю их себе как новенькие.

— Ты идешь или остаешься?

— А что у тебя на ужин?

— Сам знаешь что — бефстроганов.

— Хм. Строганчик. Не могу пропустить. Завтра поохотимся. Трогайте, сэр.