Убежище

Подпрыгивая на колдобинах, пикап пополз дальше и вверх — на «гору» Мэтью, которая на поверку оказалась всего лишь пологим холмом, ненамного более величественным, чем мусорная куча среднего размера. Хижина Мэтью стояла на его вершине, на гранитной площадке. Подальше сверкало озерцо: лучи солнца подожгли его темную гладь. Хижина, к моему удивлению, была вполне добротным, ладным срубом, сложенным из обтесанных бревен и обшитым дранкой цвета свежей сосновой хвои. У этого сруба имелась одна любопытная особенность: края его крыши по фасаду и поперечная балясина под ней были изукрашены аляповатой резьбой, каким-то затейливым орнаментом и причудливыми завитушками, придающими всей постройке сходство со снежинкой из декоративной бумаги.

— С ума сойти, — сказал я. — Это ты сам сделал?

— Скорее Боб, — ответил Мэтью таким тоном, словно это было обвинение. — Он у нас главный по этой части.

— Выглядит потрясающе.

Лицо Боба расплылось в лукавой ухмылке.

— Секретный ингредиент — дерево, — сказал он.

Мэтью повел меня внутрь по доске, приколоченной к остову крыльца. По контрасту с внешней кокетливостью дома его интерьер был крайне скуден — голые полы, стены без облицовки, покрытые пока только матовым листовым пластиком, из-под которого кое-где выбивался розовый изоляционный материал.

— Назло мне Боб не хочет класть гипсокартон, — сказал Мэтью. — Я тут весь день замазываю стыки, а он там снаружи со своим лобзиком превращает мой дом в огромную кружевную салфетку. Я к нему пристаю, а он грозится, что бросит все и уйдет. — Мэтью отпустил невеселый смешок и ботинком подгреб к стене кучку опилок. — Жалкое зрелище, а? Ты небось не думал, что я до такого докачусь.

— Да тут шикарно, — сказал я. — Честное слово. Когда доведешь все до ума, будет просто маленький дворец. — Его громадная голова саркастически склонилась набок, как будто он подозревал в моих словах иронию, и я продолжал: — Ей-богу, за такой дом убить можно. Посмотри на меня. Я до сих пор живу в однокомнатной квартирке над свечным магазином.

Настороженность Мэтью уступила место насмешливому отвращению.

— Ты что, до сих пор снимаешь?

— Ну да.

— Рехнуться можно. Тебе сколько, тридцать семь?

— В августе было тридцать восемь.

— Баба есть?

— Нет.

— Серьезно? Так и не было после этой, как ее там? И даже по мелочи ничего?

— Ну да.

Мэтью поднял брови, уперся взглядом в пол, испустил долгий вздох.

— Твою мать, — сказал он. — Ладно, бывает и хуже.

Я провел оставшиеся полдня с Бобом, доделывая крыльцо. Мэтью работал в доме и не давал нам скучать, постоянно роняя инструменты и ругаясь на чем свет стоит. Доски, которые Мэтью купил для крыльца, были отчаянно кривыми и никак не хотели ложиться ровно — нам приходилось наваливаться на них изо всей мочи, так что темнело в глазах. Когда я кряхтел над очередной доской, изогнутой, как ятаган, Боб поднял молоток и торжественно произнес:

— Свидетельствую, что это самый отвратительный образчик пиломатериала один на шесть дюймов, к которому когда-либо прикасалась человеческая рука, а Мэтью Латтимор — самый жадный и ленивый сукин сын из всех, что ступали на благородную почву штата Мэн.

Я посмеялся, а потом задал вопрос, давно уже вертевшийся у меня в мозгу.

— Слушай, Боб, сколько Мэтью заплатил тебе за это место? Если не хочешь, не отвечай.

— Да пожалуйста. Сто восемьдесят девять тысяч долларов зелеными бумажками.

— Ясно, — сказал я.

— А что?

— Ничего, — сказал я. — Меня это не удивляет. Те, кому не нужны лишние деньги, всегда могут положиться на моего брата.

— А я не жалуюсь, — сказал Боб и заколотил следующий гвоздь. — Честно говоря, с этой земли никакого проку. Округ не дает развернуться крупным собственникам вроде меня. Селиться здесь можно только на участках в пятьдесят акров. Дробить нельзя, застраивать нельзя, ничего нельзя, а лесу отсюда уже вывезли сколько могли. Я взял нормальную цену. Да что там — я купил себе спокойную старость, сэр! Вставил новые зубы, повесил спутниковую тарелку. Нет, если бы Мэтью не объявился в нужный момент, я бы сидел сейчас в говне по самые уши и горько плакал.

На крыльцо вышел Мэтью с фляжкой в руке.

— Так ты, стало быть, из Калифорнии, — сказал мне Боб. — А откуда именно, можно узнать?

Я сказал, что из северного района.

— Ах, с Севера! Это здорово. Ну и чего ты там делаешь? Наверно, с мужиками вожжаешься?

— Что-что?

— В смысле, вы гомосек, сэр, — гей, голубой, наследник древних греков.

Я смешался, не зная, как на это реагировать. Потом уверил его, что он ошибается.

Он кивнул и пришлепнул на место следующую доску. Вынул из мешочка на поясе гвоздь и загнал его по самую шляпку одним четким ударом.

— Значит, нет? Я сам был из этих, по крайней мере наполовину. Лет этак сорок назад мы с моей бывшей женой жили в Аннаполисе, в Мэриленде. У нас был хороший приятель из военно-морского училища, блондинчик-капрал с елдой, как маршальский жезл. Иногда по субботам, если на нас находил такой стих, мы приглашали его к себе и устраивали возню.

Мэтью прислонился к косяку и как следует отхлебнул из фляжки.