Убежище, или Повесть иных времен

(чей муж был назначен ее охранять), нескольких слуг-шотландцев, а также

некой Гертруды Марлоу (незаконнорожденной сестры лорда Скрупа)

вышеозначенная королева Шотландии притворно изобразила беременность, а со

временем — рождение двух дочерей, которые, при содействии

вышеупомянутых сообщников, тайно воспитывались означенной Гертрудой Марлоу до той

поры, когда Мария сочтет за благо публично объявить о них.

Многочисленные свидетельства были сочинены, составлены и заверены указанной группой

людей с целью узаконить по желанию королевы Шотландской упомянутых

выше тайно появившихся отпрысков под именами Матильда и Эллинор.

Оная Эллинор, поняв, с течением времени, этот искусный сговор и горько

раскаиваясь в оскорблении, чинимом Елизавете, королеве Англии, своей

законной повелительнице, от своего имени и от имени своей сестры Матильды

добровольно признает и торжественно подтверждает, что они не считают

себя рожденными вышеназванной Марией, королевой Шотландской, но имеют

основания верить, что родители их, люди низкого положения, побуждаемые

корыстью, навсегда от них отказались, предоставив вышеназванной королеве

Шотландии и ее сообщникам поступать с детьми как будет сочтено нужным.

Настоящее заявление сделано и подписано в месте, где, по признанию Элли-

нор, она и ее сестра были тайно выращены и воспитаны, а именно — в Сент-

Винсентском Аббатстве, поместье покойного лорда Скрупа, в присутствии и

проч.».

Закончив чтение этого ни с чем не сравнимого образца гнусности, он

призвал нескольких слуг и вложил в мою руку перо. Моя непокорившаяся,

возмущенная душа негодующе восстала против такого очернения и меня, и моей

матери — даже ради спасения ее жизни. Я хотела заговорить, но, прежде чем

мое горе и мой гнев обрели слова, он взглядом пригвоздил меня к месту и

поднес к моим глазам приказ — подлинный, составленный по всей форме, с

подписью и датой — о казни королевы Шотландии. Моя содрогнувшаяся душа

не вынесла этого ужаса. Я поспешно нацарапала и, выхватив из его рук

чудовищный приказ, который он держал передо мной, разорвала его в мелкие

клочки и рухнула на пол, содрогаясь от рыданий. Они были так бурны и

ужасны, что оставить меня одну было бы равносильно убийству. Слуги лорда

Бэрли, ухаживая за мной, проявили человечность, неведомую их господину.

Рыдания сменились лихорадочным бредом. Увы, в этом судорожном бреду я,

вне сомнения, непрестанно опровергала постыдный вымысел, который

скрепила своей подписью, ибо самые дорогие воспоминания неотступно

преследовали мой мятущийся, слабеющий рассудок. Мать, сестра, возлюбленный,

окровавленные, представали перед моим мысленным взором; смерть

являлась мне в обличий самых дорогих людей, а я тщетно молила ее принять мой

облик.

В изнеможении я, казалось, остановилась на самом краю могилы. Ах, если

бы я сделала этот последний шаг, от скольких мучений я была бы избавлена!

Заботами окружающих я оправилась довольно, чтобы подняться с постели;

тогда, объявив, что я вполне здорова, они оставили меня наедине с моими

мыслями — то была зловещая свита, сестра моя. Увеличивая мрачность этих

мыслей, воображение теперь представило мне мою судьбу в новом свете: что,

если это постыдное лжесвидетельство было исторгнуто у меня лишь затем,

чтобы опорочить сестру и меня самое? Эта мысль вела за собой другую, еще

более тягостную: что может помешать Елизавете положить перед несчастной

королевой Шотландии клеветническое заявление и тем нанести ей удар не

менее смертоносный, разве что более медлительный, чем тот, от которого

заявление ее спасло? И если так, то могла ли я надеяться, что когда-нибудь она

забудет и простит это позорное отступничество, на непосвященный взгляд

столь же необъяснимое, сколь и чудовищное? И наконец (о, горшее

несчастье!), не найдет ли королева удовольствия в том, чтобы уязвить возвышенную

душу Эссекса, явив его взору злосчастную возлюбленную, навеки

опороченную собственным признанием? Эти мучительные мысли и образы были

непереносимы для моего потрясенного рассудка, они исторгали у меня стоны и

вопли; недуг мой вернулся и едва не принес мне того избавления, которого я так

жаждала.

Направляемая тиранической волей, судьба теснила меня с обрыва, я стре-

мительно приближалась к краю пропасти, как вдруг возникло на пути

препятствие, внезапно остановившее меня. Я поняла, что, сломившись таким

образом под ударом судьбы, я оставлю позорное пятно на своем имени, вовеки

несмываемое, если же я останусь жить, то еще обрету возможность оправдать

свое намерение поступком, отсвет которого падет на меня и на тех, кто мне

дорог. По слабости, объяснить которой не могу, я вдруг оказалась готова

вынести скорее все тяготы длящейся жизни, чем мысль о безвестном конце и

бесславной могиле.

Мое здоровье, которому позже предстояли еще более тяжкие испытания,

не было непоправимо разрушено под влиянием случившегося, но

выздоровлению сопутствовали мрак и уныние, неизгладимые из моей памяти. Молчание

сделалось для меня не столько привычкой, сколько наклонностью, порой мне

казалось, что я утратила способность говорить. Новый визит лорда Бэрли