Дождь продолжал негромко постукивать по оконным стеклам. Фаулер так же тихонько барабанил по изголовью кровати. Было заметно, что он нервничает. Но это казалось нервозностью опытного спорщика, которого неожиданно загнали в угол. Его глаза блестели, и он почти улыбался.
– В самом деле? – отозвался Фаулер с вежливым презрением. – Vive la logique![35] Хорошо, я тоже постараюсь быть логичным и дам вам объяснения, хотя они, возможно, вам не понравятся. У вас при себе оба письма?
– Я не предполагал, что они вам понадобятся, – сказал д'Андрье, – но они при мне.
Он положил их на стол.
– Вскоре я попрошу непредубежденных людей, – продолжал Фаулер, – взглянуть на эти подписи, и тогда посмотрим, много ли им удастся найти различий. А пока что я тоже хочу немного поупражняться в логике. Я рад, что вы привлекли внимание к истории с пишущей машинкой, бельевой и моей дверью напротив, так как сам собирался это сделать. Вы говорите, что весь багаж, включая мою машинку, отнесли в наши комнаты. Думаю, что, услышав о портфеле Гаске, мы имеем право в этом усомниться. Тем не менее важно то, что я наблюдал за галереей, стоя у двери моей комнаты. Я говорил вам, что приоткрыл ее примерно на дюйм, чтобы это не было заметно снаружи, а я мог бы наблюдать за дверью комнаты, находящейся напротив по диагонали. Пока горел свет, я смотрел налево. Это означает, что я мог видеть каждого, кто шел по галерее в обоих направлениях, но слева от меня. Я назову вам, кто проходил там за это время, – мистер Блейк, который пошел в ванную и вернулся за несколько минут до того, как погас свет, и Миддлтон, который направился в ванную после того и был там, когда свет отключили. Только эти двое, понятно?
Его лицо побледнело, но голос звучал спокойно.
– Через щель в двери размером в один-два дюйма влево по диагонали я никак не мог видеть дверь бельевой, – продолжал он, постукивая по ножке кровати. – Если хотите, можете провести эксперимент. Я даже не знал, что выключатель находится там. Но я знаю, что любой, прошедший по галерее слева от меня, где расположено большинство комнат, и направлявшийся в бельевую, должен был оказаться в поле моего зрения. Однако я никого не видел. Следовательно, этот человек шел по галерее справа от меня, по той ее части, которая не была мне видна, и проскользнул в бельевую. Это чертовски странно, но справа от меня находились только ваши комнаты, месье д'Андрье.
– Не знаю, зачем нужно было затевать новую суету, – ворчливо заговорил Рэмсден, подобравший со стола два письма и изучавший их, – но что касается этих писем, – он сердито ими взмахнул, – то подписи выглядят так, как будто сделаны одной и той же рукой.
– Это потому, – заявил д'Андрье, – что вы не разбираетесь в почерках, а я разбираюсь. Мистер Фаулер сказал, что он тоже в них разбирается. Я поймал его на слове.
– Но теперь это не важно, приятель! Если Фаулер прав насчет бельевой… Что скажете, Мерривейл?
– Об этом? – рассеянно отозвался Г. М. – Буря в стакане воды, хотя тут есть один странный момент – почему наш друг д'Андрье устроил эту бурю? Но я бы хотел взглянуть на письмо от Гаске.
Впервые на лице д'Андрье мелькнуло что-то вроде гнева. Фаулер, который, казалось, сожалел о своей вспышке, открыл рот, собираясь заговорить, но передумал. Достав из внутреннего кармана конверт, д'Андрье бросил его на стол.
– Отправлено из Марселя и написано от руки, – сказал он. – Так как вы, похоже, не принимаете во внимание другие письма, то можете проигнорировать и это. Но возможно, вы знакомы с почерком Гаске?
– Как ни странно, да, – ответил Г. М. – И вот его образец. Он достал официальный бланк, положил его на стол и начал читать письмо. Я заглядывал ему через плечо.