Казалось, что государственные долги Европы и Северной Америки находятся на пути к погашению в течение относительно мирного столетия 1815-1914 годов. Представлялось вероятным, что долговое бремя экономики самоамортизируется из-за его связи с накоплением промышленного капитала. Рынки облигаций в основном финансировали железные дороги и каналы (крупнейшие предприятия, как правило, самые коррумпированные), добычу полезных ископаемых и строительство. Уолл-стрит была заинтересована в промышленности главным образом, чтобы организовать её в тресты и монополии. Большинство авторов экономических статей всё ещё ограничивали своё внимание перспективами роста технологий и производительности, полагая, что финансы и банковское дело будут включены в индустриальную динамику.
Угроза требований выплаты процентов, которые растут настолько экспоненциально, что подрывают промышленный прогресс, анализировалась главным образом критиками извне, многие из которых были социалистами. Две из самых первых книг, предупреждавших, что финансовая динамика чревата экономическим кризисом, были опубликованы чикагским кооперативным обществом Чарльза X. Керра, наиболее известным по публикации
Хотя в своё время Беннетт не привлёк особого внимания, он был одним из первых, кто осознал, что финансовое рециклирование процентных поступлений в новое кредитование является движущей силой экономического цикла. Несмотря на растущую роль промышленности, «финансовые системы основаны на ренте и взимании процентов», а «богатство, приносящее проценты, увеличивается в соотношении, которое постоянно растёт всё быстрее и быстрее», оставляя мало активов, незатронутых долгами. Экспоненциальный рост долга делает деятельность бизнеса более рискованной, потому что «нет доступных активов для удовлетворения потребностей [кредиторов] и одновременно для ведения бизнеса». Банкиры требуют возврата своих кредитов, что приводит к краху с последующим «застоем в торговле каждые десять лет или чаще и паникой — каждые двадцать лет».
Расчёты сложных процентов объясняют «чрезвычайно быстрое накопление богатства в руках сравнительно небольшого числа непроизводителей», а также «крайнюю нищету большой части трудящихся масс». Непроизводители получают «много самых больших зарплат», несмотря на то, что их «доход часто обратно пропорционален услугам, которые [они предоставляют своим] соотечественникам». В итоге Беннетт сделал вывод: «Финансовая группа богатеет быстрее, чем страна в целом; и рост национального богатства может не означать процветания трудящихся масс». Всё это звучит удивительно современно. Такие же основные критические замечания делались после краха 2008 года, как будто обнаружение хищнического финансового капитала было чем-то новым.
Современник Беннетта Джон Браун (не аболиционист) утверждал, что сложный процент — это «коварный принцип, который превращает богатство в паразита на теле промышленности. Это мощный фактор: он отбирает у слабых и отдаёт сильным, делает богатых богаче, а бедных беднее, строит дворцы для праздных и лачуги для прилежных». Только богатые способны накопить значительные средства и позволить этим суммам просто увеличиваться, а с течением времени — наращивать проценты. Мелкие вкладчики должны жить за счёт своих сбережений, используя их задолго до того, как расчёты сложных процентов дадут по-настоящему существенный результат.
И вот что поразительно: этот закон сложного процента стал рассматриваться как способ сделать население богаче, а не беднее. Как будто работники могут управлять экспоненциальным ростом исков о взыскании долгов, храня средства во взаимно предоставляемых фондах или вкладывая средства в пенсионные фонды, чтобы финансиализировать экономику. Этот «розовый» сценарий предполагает, что рост долга не останавливает рост рынков, инвестиций и занятости во многом так, как и представлял себе Риккардо: землевладельцы и их рента душат промышленный капитализм.
ГЛАВА 5
Как Один Процент держит 99 процентов в экспоненциально углубляющейся задолженности
И Смит, и Маркс разделяли, с оговорками, убеждение в том, что деятельность вполне может приносить доход и прибыль, фактически не способствуя созданию стоимости. В этом не было никакого парадокса. Или, скорее, для Маркса, во всяком случае, парадокс состоял не в том, что банки получали прибыль без создания стоимости, а в том, что промышленные капиталисты позволяли им это делать.