Убийство на кафедре литературы

— Нет. Я поднялся с ним на минуту в его кабинет, чтобы кое-что взять, и оставил его там.

Михаэль взглянул на Шая, чей безжизненный голос все еще продолжал звучать в его сознании.

— В котором часу вы расстались?

— Примерно в двенадцать тридцать, может, в час, — сказал Тувье тем же вялым голосом.

Михаэль вызвал Эли Бехера из комнаты и что-то прошептал ему на ухо.

— Кто видел Тироша или говорил с ним после часа в пятницу? — спросил Бехер.

Тувье стоял у двери, Михаэль прошел мимо него, зашел в комнату и быстро оглядел присутствующих. Все молча смотрели друг на друга, никто не отвечал. Шуламит Целермайер громко вздохнула:

— Может, теперь моя очередь?

Она действительно выглядела напуганной и, как бы пытаясь объяснить это, сказала:

— Это больше, чем мы можем вынести, — два случая сразу.

— У него была машина? — Михаэль заметил изменения в атмосфере комнаты, как будто присутствующие узнали новую подробность, о которой сами еще не успели подумать.

— Да, — ответил Тувье, и все взгляды обратились на него, — я полагаю, он приехал сюда на своей машине, вы найдете ее на университетской стоянке внизу, не узнать ее невозможно, это «альфета-семьдесят девять». Таких всего две в стране.

Дита Фукс начала рыдать. Михаэль заметил ее бледность, набухшие веки.

— Может, дадите нам уйти? — спросила она, всхлипывая. — Этот полицейский, что стоит там, не выпускает нас отсюда, а я думаю, что там с детьми, и просто хочу домой!

Это детски-наивное заявление прозвучало явно истерически.

Эли открыл дверь и что-то сказал полицейскому у входа. Михаэль заметил, что полицейский поспешил в направлении синего корпуса.

— Что Тирош намеревался делать в Тель-Авиве? — снова обратился Михаэль к Тувье.

— Я точно не знаю, — растерянно ответил тот.

«Он сам выглядит как труп», — подумал Михаэль.

— Надо думать, что-то связанное с женщинами, — сказал Кальман Аронович, привстав со своего места. Злоба в нем на какое-то мгновение вытеснила страх. Михаэль спросил о семейном положении Тироша.

— Убежденный холостяк, — ответила Шуламит Целермайер, — ни одного родственника у него в стране нет.

И тут последовал неотвратимый вопрос, задавая который Михаэль всегда чувствовал себя сыщиком из телефильмов:

— Кто, по вашему предположению, мог быть заинтересован в его смерти?

Наступила напряженная тишина. Михаэль внимательно наблюдал за присутствующими. На их лицах было выражение нерешительности, колебания, отчаяния, а на некоторых — желание скрыть свое мнение. Но за всем этим Михаэль увидел, словно за полосой тумана, страх. Он глянул прямо в глаза Адине Липкин. В них был ужас и явное желание что-то скрыть.

— Кто? — спрашивали его глаза у секретарши. Она сделала отрицательный жест рукой:

— Понятия не имею.

И обратила к окружающим взгляд, молящий о помощи.

— Кто-то из вас что-нибудь знает о его политических взглядах? — спросил Эли Бехер.

Напряженность несколько упала, когда Тувье ответил:

— Я думаю, все знают о его политических взглядах, он был активистом «Шалом Ахшав»[4] и писал политические стихи.

Михаэль спросил, был ли он лидером движения, угрожали ли ему.

— Да хватит уже! Многие желали бы его смерти, — выдохнула Шуламит Целермайер и поднялась во весь свой рост. — Не понимаю, почему мы все молчим как в рот воды набрали. Есть студенты, над которыми он издевался; женщины, с которыми он имел связь и порвал ее; их мужья; поэты и литераторы, которых он унижал, да и просто множество людей, которые были бы рады его смерти. Мы просто здесь с ума сходим, а ведь нет никакой связи между этими двумя смертями — его и Идо! Просто случайное совпадение. Просто совпадение, понимаете?

Все молчали.

Тувье смотрел на Шуламит с ужасом, открывая и закрывая рот и опираясь своим худым телом о стену. Арье Клейн смотрел удивленно: не сошла ли она с ума? Дрожащим басом он произнес:

— И все-таки, Шуламит, вероятно, нам нужно держать себя в руках: ты ведь видишь, ситуация достаточно драматична. Не надо сгущать краски. Может, и есть люди, которым казалось, что они были бы рады его смерти, может, есть и такие, что действительно обрадуются, но я не могу себе представить, что кто-то мог убить его собственными руками. Согласитесь, это огромная разница — желать смерти и самому убить. И вообще, — обратился он к Михаэлю, — это не мы сделали, никто из нас его не убивал, так дайте нам уйти отсюда и попросите нашей помощи цивилизованным образом.

Эли Бехер укоризненно взглянул на Михаэля.

— Ты нарушаешь все законы, — заметил он, — почему ты допрашиваешь свидетелей, когда они вместе? Почему бы тебе не расспросить их потом, по одному, как положено?

Михаэль взглянул на часы и быстро прикинул в уме программу на этот день.

— Ладно, — устало сказал он, — оставьте свои телефоны, адреса и все данные; к вам обратятся в ближайшие дни. Еще сегодня вечером, самое позднее, завтра утром мы позвоним вам и назначим каждому время допроса.

— Допроса? — послышался нежный голос Яэль. Михаэль, привыкший видеть ее неподвижно, как статуя, сидящей в своем кресле, на мгновение замер с рукой на ручке двери.