Убийство на кафедре литературы

— Допрос, расследование, дача показаний — назовите это как угодно, — сказал он, не отрывая взгляда от Яэль.

— Что это значит? Где это будет? — Ее тихий голос тревожной сиреной отозвался в сознании Охайона. Он ответил весьма жестко:

— У нас в полиции, на Русском подворье. Мы вам сообщим, где именно.

Сержант, все это время стоявший у двери, зашел в комнату и передал отчет офицера безопасности: никакой машины «альфета» на стоянке университета не найдено. Михаэль уже собрался было уходить, но тут Яэль рухнула на пол, как тряпичная кукла.

— Когда она придет в себя, — строго сказал Михаэль сержанту, — собери у всех данные. И помоги ей, — он указал на Адину, склонившуюся над Яэль. Адина бормотала, что причина понятна — Яэль ничего не пила и не ела с утра. Наконец девушка пришла в себя, открыла синие свои глаза.

Михаэль тут же вышел из комнаты, нажал кнопку лифта. Выезжая на своем «форде-эскорт» с подземной стоянки университета на главное шоссе, он глубоко вздохнул и сказал:

— Выбрались из Аида.

— Что ты сказал? — спросил Эли Бехер.

— Ничего, у меня ассоциации с древнегреческой мифологией. Как-никак литературный факультет. Мы словно выбрались из преисподней. Надо первым делом в Эйлат позвонить — проверить, связаны ли два эти случая. Давай подумаем, кого мы там знаем.

— Погоди, ты не думаешь, что стоит пригласить кого-то из них на допрос уже сегодня? Того, кто видел его последним, к примеру.

— Сейчас шесть тридцать, а я еще хочу кого-то застать в Эйлате. Какой смысл начинать допросы сегодня, когда нет ответа от патологоанатома, не поговорили с экспертами, нет отчета о его доме? С другой стороны…

Михаэль спросил по рации, закончены ли поиски в Эйлате. Лишь через несколько минут диспетчер ответил:

— Нет, не закончены.

— Ладно, — вздохнул Эли, — подождем отчета экспертов и патологоанатома. Ты всегда медлишь поначалу. И мне каждый раз тяжело к этому привыкнуть. Я знаю, знаю. Надо сперва вникнуть во все подробности, познакомиться с людьми — таковы твои правила. Я надеюсь, что патологоанатом «вдохновит» нас, не хотелось бы застревать на первом этапе. Ну так поговорить с Цилей?

— Почему бы офицеру отдела кадров не поговорить с ней?

— Если ты ее боишься, так я себе спокойно буду спать, но я думал, ты знаешь, чем можно ее соблазнить.

Михаэль молча улыбнулся. Лишь через пять лет совместной работы Эли открыто намекнул на интимные отношения, связавшие его с Цилей.

Было уже семь вечера, когда Михаэль поставил машину в районе Емин Моше, рядом с «рено-4» Белилати и машиной экспертного отдела. Они вышли. Эли глянул в бумажку с адресом:

— Посмотрим, где это.

Михаэль огляделся и сказал:

— Знаешь стихи Амихая о Емин Моше?

Эли отрицательно качнул головой.

— Они начинаются строкой: «В Емин Моше рука любимой была в моей руке». Что скажешь?

Эли посмотрел на него долгим взглядом, помолчал, затем ответил:

— «В Керем Авраам сад моей жены был в моем кармане».

Михаэль громко рассмеялся.

— И хамсин кончился, — сказал Эли, спускаясь по широкой лестнице в глубь застройки.

Глава 6

Хамсин кончился, растворился, как утренний туман. Внезапные порывы ветра принесли с собой запахи цветов.

Михаэль нерешительно спускался по широкой лестнице в глубь шикарного романтического района, где жили деятели искусств и другие уважаемые люди. Он остановился у Центра музыки, откуда Эли Бехер — он шел впереди — уже махал ему, нарушив тишину возгласом: «Это здесь!»

Михаэль смотрел на окружающие дома, ухоженные садики, на вывески «Художественная галерея», и ему стало интересно, как же выглядит дом Тироша.

В дом вели темные железные ворота. Никакого садика при доме не было. Лишь несколько кустов роз и три скульптуры выделялись на белом щебне.

— Даже садика у него нет, — громко сказал Михаэль. Эли не ответил. Он открыл калитку с табличкой из армянской керамики на английском, иврите и арабском: «Тирош». Скрипнула тяжелая темно-коричневая деревянная дверь, которая открывалась в большой сводчатый зал. Сводчатые окна выходили на долину Гай бен Геном.

Последние лучи заходящего солнца освещали комнату золотым и багровым светом, создавая волшебную, почти сказочную атмосферу. Вдоль стен стояли полки с множеством книг — единственным, что излучало здесь тепло и человечность. На узкой белой полке располагались стереосистема и собрание дисков и кассет. Михаэль заметил толстые пакеты — все оперы Вагнера и Рихарда Штрауса. На нижней полке стояли «Стабат Матер» Дворжака, «Военный реквием» Бриттена, а также месса, о которой Михаэль никогда не слышал и с трудом разглядел название, оттиснутое золотыми витыми буквами: «Глаголическая месса» Яначека. Камерной музыки не было. Михаэль глянул на кассеты, отметил изумительный порядок — на каждой кассете было отпечатано имя композитора, название произведения, исполнители. Телевизора не было.

В комнате висели лишь две картины. При виде одной из них Михаэля бросило в дрожь. Поразительное совпадение, игра случая! Меж двух окон висел пейзаж бурного темного моря. Михаэлю сразу, еще до того как он глянул на подпись, стало ясно, что автор картины — А. Померанц, отец Узи.