Убийство на пляже

Харди толкает дверь полицейского участка. Тыльная сторона его левой ладони еще липкая от пластыря и немного мокрая в том месте, откуда он выдернул иголку капельницы. Голоса врачей, умоляющих его не вставать с больничной койки, до сих пор эхом отдаются в голове. Они должны были позвонить Дженкинсон, а это означает, что теперь до его отстранения от дела остались не считаные дни, как до этого, а уже считаные часы — может быть, даже минуты. На правом запястье у него до сих пор привязана больничная бирка. Он откусывает ее и сплевывает в мусорную корзину в коридоре.

Когда он заходит в отдел уголовных расследований, все разговоры разом смолкают, а трубки звонящих телефонов не снимаются. Усилия для прохода через погруженную в молчание комнату едва не валят его с ног — все оставшиеся силы уходят на поддержание размеренного дыхания: медленный вдох, медленный выдох… Нельзя, чтобы это его доконало.

Дженкинсон возникает у двери его кабинета еще до того, как он успевает снять пиджак. Входит она без стука. Ее лицо у него перед глазами то расплывается, то вновь становится резким.

— Завтра утром вы первым делом отправитесь к начальнику медицинской службы.

Это лучше, чем он ожидал: его отставка откладывается на один день.

— Я не уеду, пока дело не будет раскрыто.

— У вас нет другого выбора. Как только он вас увидит, с вами все будет решено, Алек. — Она качает головой. — Зачем было браться за эту работу, если вы знали, что больны?

— Я все еще могу распутать это дело, иначе… почему я здесь?

В данном случае он имел в виду не только этот полицейский участок. Он обязан решить эту задачу, даже если это убьет его. Про себя он отмечает, что теперь для него эта фраза уже не является фигуральным цветистым выражением.

Дженкинсон оставляет Харди за его рабочим столом, где высятся горы бесполезной бумажной работы — отражение множества человеко-часов, без толку потраченных в ходе операции «Когден». Доказательства и процедура подвели его. Вокруг него витает отчаяние и безысходность. У детектива-инспектора Харди наступает кризис веры, и, оставшись в кабинете один, он полностью предается этим переживаниям.

Они встречаются у сложенной из галечника стены в дальнем конце пляжа Харбор-Клифф. Сейчас отлив, и на оголившемся дне видны черные камни, они напоминают прогнившие зубы какого-то громадного морского чудовища, которое лежит и ждет своего часа. Темные тучи над головой грозят дождем, с моря дует сильный ветер. Погода напоминает скорее октябрь, чем август. Теперь, когда спасать провальный сезон отпусков уже поздно, похоже, что солнце решило не тратить свои силы на Бродчёрч. Плащ Харди вздувается, словно парус, и ему все время кажется, что следующий сильный порыв свалит его на землю.

Стив Конноли стоит, засунув руки в карманы и широко расставив ноги, и выглядит так, будто никакому урагану его с места не сдвинуть. Харди вдруг живо представляет себе, как по-дурацки он будет выглядеть, если его сейчас кто-нибудь увидит. Кто-то из полицейского участка. Или один из Латимеров. Господи, а если вдруг вернулась Карен Уайт? Мысль об этом просто невыносима.

— Вы были последним человеком, от которого я мог ждать звонка, — говорит Стив.

— Ну, вас уже, наверное, ничего не удивит, — говорит Харди. Его сарказм — это скорее рефлекс, с которым он ничего поделать не может.

— Очень смешно, — говорит Стив. — Никогда такого раньше не слыхал. Что вам нужно?

— Дело Латимера, — говорит он, где-то внутри ощущая тяжелый удар, как человек упавший с высоты на дно каменистого ущелья. — Мое время на исходе. Если у вас есть что-нибудь, дайте мне это прямо сейчас.

Конноли даже не старается скрыть своего удивления.

— Ну, спасибо вам. Это к вопросу о времени. — К чести Стива нужно сказать, что он не злорадствует. И смотрит Харди прямо в глаза. — Послушайте, то послание от Дэнни, насчет того, что убийца близок к их дому… Это показалось мне самым сильным аргументом.

Харди приходится перейти на крик, чтобы перекричать встречный ветер.

— Что это означает? Близко географически? Или родственники, друзья? Что?

— Я этого не знаю, — признается Конноли. — Просто имейте это в виду, не игнорируйте.

— Докажите мне, что вы не болтун, несущий ахинею.

Теперь серьезность Конноли сменяется возмущением.

— Я уже дал вам кое-какие доказательства. Я сказал, что она прощает вас за кулон.

Харди пытается прогнать видение, которое вызывает слово «кулон». Это лицо Шарлотты Гиллеспи с фотографии из газет.

— Я сказал вам, а вы сделали вид, что не обратили на это внимания.

Харди на мгновение теряется, но затем система его верований берет верх. Этот мутный деляга изучает язык жестов, так они и работают. И это вовсе не значит, что Конноли знает его больное место.

— И что это должно означать? — с вызовом бросает он.

— Вы сами уже знаете, — говорит Конноли. — Я же вижу. Я понятия не имею, что это значит, я получаю информацию фрагментами. И это я получил про вас… а еще, что вы бывали здесь раньше.