Убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

— В клинике мы оставили Новикову. А перчатка вот она, — Жорик поставил на колени портфель, открыл его и достал оттуда завернутую в бумагу дамскую кружевную перчатку, длинную, до локтя. Такие перчатки третьего дня Глюк видел на Полоцкой.

Друзья по очереди пощупали и понюхали улику. Действительно, керосином перчатка пахла. Квасницкий даже приложил ее к своей толстой ручище.

— Хорош мацкать***, — Жуковский отобрал у Квасницкого перчатку, тщательно завернул в бумагу и спрятал в портфель.

— А духами не пахнет, — задумчиво произнес Глюк.

— Керосиновый аромат какие хочешь духи перекроет, — авторитетно произнес Жуковский. — У меня все бумаги теперь в портфеле керосином воняют.

— То бумаги, а то – духи, — наставительно сказал Квасницкий. — Феликс прав, госпожа Новикова так духами поливалась, что даже керосин бы запах не перебил.

— И размер, — добавил Феликс Францевич. — У Новиковой ручка маленькая, пухленькая, и с короткими пальчиками. А эта перчатка на тонкую руку с длинными пальцами. У Полоцкой такая рука.

— А что, разве дамские перчатки имеют размеры? — спросил Жорик, и все трое посмотрели на Диму Згуриди.

— А я знаю? — сказал Згуриди. — Тоже мне, нашли эксперта по перчаткам!

— Ты у нас эксперт по дамам. Как единственный женатый в нашем холостяцком обществе, — Квасницкий захихикал, а Згуриди покраснел.

— Я думаю, имеют, — сказал Глюк. — Руки же, как и ноги, у всех разные. По-моему, это перчатка не Новиковой.

— Но она ее узнала, и признала за свою, — Жуковский начал уже раздражаться. — И призналась в совершении преступления… Преступлений. С чего ей признаваться, если она не убивала и не поджигала?

Згуриди поморщился.

— Жорик, ты как маленький! Это называется самооговор. Или она кого-то покрывает, кого-то близкого ей, или, поскольку ненормальная, по причинам… Из желания привлечь к себе внимание. Или у нее мания какая-нибудь: это ты с доктором Штальгаузеном поговори, он тебе расскажет.

— Вперед! Форвардс! — разозлился Жуковский. — Ты у нас судебный следователь – ты и доследуй!

— И доследую! — Згуриди тоже разозлился, вытащил пенсне, нацепил на переносицу. — В конце концов, ты у нас прокурорский надзор, тебе следить за тщательностью расследования. А расследовать – мое дело!

— А что ж ты не расследовал? Ты даже на место преступления только на второй день явился!

— Ша, господа! — Квасницкий укоризненно покачал головой. — Что вы расшумелись, как торговки на "Привозе"!

Но Жуковский уже не слушал. Он защелкнул замки на портфеле, порылся в кармане, бросил на столик пятиалтынный со словами: "За квас", — вскочил и, размахивая портфелем, быстрым шагом направился в сторону прокуратуры.

Згуриди, пряча пенсне в карман, тоже порылся в кармане, бросил на стол полтинник и поспешил вслед за Жуковским.

— Не, как тебе это нравится? — вопросил Квасницкий, грустно глядя на монеты на столике. — Это же сколько я наварил? Исходя из цены за бутылку кваса пять копеек, а выпили мы три бутылки, чистого доходу… Глюк, у тебя из математики всегда были пятерки, посчитай, а?

Феликс Францевич пожал плечами:

— Если тебя это так волнует, так успокойся, на мне ты не наваришь, а только потеряешь.

— Что, поиздержался? — сочувственно заметил Квасницкий. — Слушай, а давай мы эти деньги тебе отдадим: в фонд расследования смертоубийства несчастной мамзели. А что? Почему ты должен тратить на извозчика свои трудовые грóши? Общественное дело должно и оплачиваться обществом!

— Не паясничай, — поморщился Глюк. — Дочек она защищала, Анну или Настю. Или обеих сразу.

Как-то совсем выпустил их из виду Феликс Францевич, а ведь сам же указывал друзьям, и резонно указывал, что девочки уже почти и не дети, и точек соприкосновения с убитой гувернанткой у них было больше, чем у кого другого. И мотив для убийства единокровного брата Николая очень даже весомый – деньги и имение. Из бесприданниц сразу же девочки становились богатыми невестами. Вполне возможно, что и не любили братьев, даже и ненавидеть могли – так, к сожалению, бывает. Тем более что Николай был им всего лишь единокровным братом, а Алексей – вообще чужим, братом лишь по названию. Гувернантку могли они (или одна из них) убить еще и по какой-то причине, из-за внутреннего конфликта. Или же, если преступление замыслили вдвоем, возможно, сговаривались о его осуществлении. В своей комнате говорить об этом боялись – и мадемуазель Рено могла неожиданно войти, раз она там же ночевала, и горничная, и та же Софья Матвеевна – стенки между комнатами на даче, как заметил Глюк, были тонкие. Вот и спустились по лестнице, проскользнули в буфетную…

А почему в сад не вышли?

В саду Семен, в саду мог быть Костик. С Костиком у девочек могли завязаться какие-то отношения – все-таки они почти ровесники. Выйти на огород – там рядом летняя кухня, прислуга ужинает, кто-то может мимо пройти, увидеть. Нет, буфетная – поскольку прислуга имела привычку бросить там немытую посуду на какое-то время, хотя бы на время ужина – самое что ни на есть подходящее место по их, девочек, мнению.

И перед мысленным взором Феликса Францевича возникла такая картина: