Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена

Последним документом было письмо от 25 мая, в котором Нильсен благодарил полицию за их профессионализм в расследовании дела. В нем он клятвенно заверял мистера Джея, что не планировал ни одно из этих нападений заранее, и впервые коснулся темы раскаяния:

Мое раскаяние – глубокое и очень личное, и оно будет пожирать меня изнутри до конца моей жизни. Я трагически замкнутый в себе человек и не плачу на публике. Я по-настоящему потрясен масштабом этих преступлений… Зло жило во мне мало: оно не может дышать свободно внутри совести. Я сам убил своего дракона так же верно, как пресса и буква закона убьют меня.

Нильсен закончил это письмо цитатой из «Баллады Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда, которую я прислал ему за несколько недель до этого.

На некоторые аспекты этих документов стоит обратить особое внимание. Так, в феврале Нильсен сказал, что не льет слезы по своим жертвам, а уже в мае говорил о глубокой и личной скорби. За это время он открыл в себе раскаяние, которое изначально пытался подавить и которое вышло на свет в результате его бесед с психиатром (доктором Боуденом), моих визитов к нему и, в особенности, его «Печальных набросков» – зарисовок, сделанных им в апреле, где он изображал тела убитых такими, какими их запомнил. Эти образы наводнили его камеру призраками убитых, которые в феврале его еще не беспокоили. Ясно также, что он помогал полиции отыскать свидетелей для вызова в суд – свидетелей, о чьем существовании полиция иначе могла бы и не заподозрить. Никто не знал, почему он вдруг захотел «убить дракона» в себе так решительно. Нильсен не только предоставил большинство улик против самого себя, но и поощрял поиск других улик и свидетелей, которые легко могли бы вступить в противоречие с его словами. Наконец, именно Нильсен впервые упомянул возможную вероятность врожденного зла. Ни обвинение, ни защита не использовали в суде слово «злой», которое относится скорее к лексике моральной философии и не числится среди юридических определений; однако мистер Крум-Джонсон в своем подведении итогов использует именно это слово.

Что касается мотивов его поступков, предложенных обвиняемым и им самим отвергнутых, то некоторые решили, что так он всего лишь намеренно пытался запутать судью и присяжных дополнительными вариантами. Другие же считали, что Нильсен был искренне озадачен. Мы надеялись (тщетно, как оказалось), что психиатры сумеют отсеять зерна от плевел.

– Участвовали ли вы когда-нибудь в расследовании дела, где главный подозреваемый так охотно сотрудничал бы с полицией? – спросил Иван Лоуренс в начале перекрестного допроса мистера Джея.

Главный инспектор согласился, что ему еще никогда не встречался обвиняемый, который с самого начала бы сотрудничал с такой готовностью, и открыл, что даже за неделю до суда Нильсен все еще помогал полиции опознать других жертв с фотографий. По вопросу спасения жизни Карлу Стоттору мистер Джей признал, что Нильсен не упоминал ни о какой попытке утопить его в ванной, пока собака не привлекла его внимание к телу, и Лоуренс предположил, что Нильсен полностью заблокировал эту часть воспоминаний – данное предположение еще сыграет свою роль при рассмотрении психического состояния Нильсена. Джей сообщил, что свое длинное признание Нильсен зачитывал спокойным, безразличным, будничным даже тоном, в то время как он, Джей, счел суть его рассказа «ужасающей».

– Не показалось ли вам практически невозможным соотнести человека, с которым вы говорили, и перечисленные им ужасные вещи? – спросил Лоуренс.

– Это и впрямь было нелегко, – ответил тот.

Мистер Джей закончил свои показания формальным признанием: Деннис Нильсен до своего ареста являлся образцовым гражданином без предыдущих приводов в полицию.