Остается лишь отметить, что Рингим в конечном итоге приходит в столь глубокое отчаянье от непрекращающейся борьбы внутри, что сам начинает желать смерти, «воображая себя червяком или молью, которую кто-нибудь раздавит, и тогда я смог бы упокоиться с миром». Но Сатане осталась одна последняя победа, один последний грех для искушения, чтобы его добыча признала «определенную долю гордости в своем сердце за то, что его полагали ответственным за эти противоестественные преступления». Рингим получает удовольствие от мысли, что его признания напечатают и опубликуют: наглядное торжество гордыни. Все это мы видим и в Нильсене, который тоже жаждал смерти и с некоторым удовлетворением размышлял о собственной дурной славе, с нетерпением ожидая момента, когда эту книгу напишут и издадут.
Нильсен отличается от выдуманного Рингима тем, что прекрасно осведомлен о деятельности своего «двойника» и потому представляет собой, возможно, даже более подходящий сосуд для сатанинской силы. Сатане изначально требуется нечто существенное, чтобы развратить, а значит, ему необходимо поддерживать чувство морали в человеке как можно дольше, чтобы разрушение его души было абсолютным. Убийца должен отличать правильное от неправильного, должен знать, что поступает плохо, иначе дьявол будет посрамлен. Для убийцы бессмысленно
Возможно, было несколько преждевременно с моей стороны назвать эту главу «Ответами». Люди вроде Нильсена не вписываются ни в одну существующую классификацию, их непостижимая порочность не предусматривает точных определений. В конечном итоге, к глубокому нашему сожалению, человеческий разум поистине непостижим. Люди, подобные Нильсену, сами, как правило, знают о своей уникальности и смотрят на наши попытки загнать их характер в понятные нам рамки со смесью веселья и презрения. Тед Банди говорил: общество хочет верить в четкое распределение людей на плохих и хороших, но стереотипы работают далеко не всегда. Нильсен с упреком писал о желании общественности определить его «типаж». Для такого поведения существуют эгоистичные причины: если бы Нильсена можно было классифицировать, он бы перестал вызывать у публики такой интерес, который целиком зависит от его загадочности. И в то же время приходится неохотно признать: он и Банди правы. Мы можем сколько угодно искать ответы, но не найдем того единственного, который прояснил бы для нас абсолютно все вопросы. Мы так и будем продолжать спотыкаться о пресловутые «подводные камни».
По этим причинам я старался не использовать слово «психопат», которое применяют сейчас повсеместно относительно любого преступника, чьи мотивы нам непонятны. У этого слова имеется столько толкований, что оно утратило свою полезность. Врачи признают: этот термин используется слишком часто, и, кроме того, поставить подобный диагноз официально практически невозможно. Так называемые психопаты могут какое-то время казаться совершенно нормальными – в том числе и для экспертов, поскольку они прекрасно приспособились скрывать свое заболевание и могут годами жить среди нас незамеченными. Человека могут называть психопатом еще до того, как его симптомы начнут привлекать внимание: ярлык обычно предвосхищает официальный диагноз. Таким образом, все мы являемся потенциальными психопатами, но только те из нас, кто совершит нечто ужасное и необъяснимое, получат этот ярлык. Иными словами, данный термин применяется к поступкам, а не к состоянию человека. До ареста никто бы и не подумал назвать Денниса Нильсена психопатом. И как же стоит называть психопата, который совершил психопатический поступок?[87]
Фоулер приводит полезную аналогию, помогающую разобраться с путаницей понятий: