Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена

Способ, при помощи которого Нильсен избавлялся от мертвых тел, вызывает отвращение. Учитывая, что избавиться от них было необходимо, если он хотел избежать ареста, то с практической точки зрения он всего лишь действовал наиболее эффективно. Многие убийцы избавлялись от тел гораздо более неприятным способом, чем он (Дрюс, Вебстер, Лютгерт, Денке, Фиш, Гроссман, Най – это лишь некоторые из них). Он не получал от этого удовольствия, и в расчленении тел для него не присутствовало никакого сексуального подтекста (только однажды он отрезал гениталии у трупа на Крэнли-Гарденс и говорил, что ощущалось это как святотатство). Но суть не в этом. Удивление вызывает не то, почему он расчленял их, но то, как он мог примириться после этого с собой. Фотографии человеческих конечностей и кусков плоти, сделанные полицией на Крэнли-Гарденс, любого «здорового» человека заставили бы вспотеть и отшатнуться. Как это возможно – просыпаться утром и видеть человеческую голову в кастрюле на газовой плите? Как можно помещать куски людей в чемоданы, класть их в сарай и оставлять их там на целые месяцы, затем забирать их оттуда, когда они уже сгниют, и сжигать на костре? Как он мог сказать мне с квазинаучным любопытством, что вес отрезанной головы, поднятой за волосы, гораздо больше, чем можно себе представить? Признаюсь, я не знаю ответов на эти вопросы, и, как я сказал в начале книги, именно способность Нильсена не принимать это близко к сердцу, его неуязвимость к виду человеческих останков делают его таким непонятным.

Здесь кроется нерешаемый парадокс. Нильсен вполне способен испытывать чувства: он мог с любовью выхаживать раненого воробья или удивить коллегу приятным подарком. К природе он относится как чувственный романтик. В мае 1983-го он писал мне о недостатке близких друзей, когда он учился в школе:

«Моими лучшими друзьями были море, небо, реки, деревья, воздух, солнце, снег, ветер, горы, скалы, зайцы, кролики, птицы и чудесная земля. Я был един со всей окружающей средой, всегда смотрел на солнце, на недра земли, на траву и широкие просторы этого прекрасного мира. Я узнал себя слишком поздно. Я был бы куда счастливее, будучи пастухом в каком-нибудь отдаленном уголке мира, со своей собакой и стадом, в гармонии с природой.

С другой стороны, с людьми он никогда не чувствовал себя «единым»: он был для них холодным, отстраненным, неприступным – его собственная мать признавалась, что боялась его обнимать.

Нильсен хорошо знал: ему трудно демонстрировать чувства, хотя другим людям это дается естественно и непринужденно. Он мог лишь пытаться выразить их на бумаге. Пропасть между Нильсеном, который пишет, и Нильсеном, который чувствует, ничуть не уменьшилась со временем. Пытаясь сократить эту пропасть, выразить чувства в поступках, а не в словах, он стал убийцей. Он может чувствовать, но способен ли он чувствовать достаточно? Было ли выраженное им несколько раз раскаяние искренним или притворным? Мы знаем, что психопаты очень искусно выражают на словах эмоции, которых на самом деле не ощущают, говорят о «любви» и «раскаянии» только потому, что, как им кажется, они должны это делать. Ставрогин из «Бесов» Достоевского хотел, чтобы его мучило раскаяние за свои поступки, однако чувствовал при этом лишь легкое сожаление.

В заключение я приведу еще два отрывка из размышлений Нильсена, которые разительно контрастируют друг с другом, как черное и белое в понимании «монохромного человека», и столь отличаются по тону и манере речи, словно их писали два разных человека. Первый – подробный рассказ, написанный им после суда, об убийстве Стивена Синклера, где он отвечает на некоторые вопросы касательно предумышленности своих действий и состояния своего разума. Второй отрывок был написан в тюрьме Брикстон через три месяца после ареста.