Убийство в доме свиданий

— Вы уже уходите, голубчик? — мелькнули досада и просьба в обесцвеченных старостью глазах князя.

— Простите, требует служба, — кивнул Выжигин коротко, точно отрезая этим решительным жестом все просьбы князя побыть еще в его гостиной.

— Жаль, жаль. Вы вливаете в старые мехи моих чувств вино вашей молодости, и оно оживляет меня, поверьте. Приходите почаще. — Князь запнулся или только сделал вид, а потом спросил, вставая и беря Выжигина за пуговицу его шевиотового пиджака: — Если можете, ответьте прямо — вам ту убитую проститутку жаль?

— Совсем не жаль, — немедля ответил Степан Андреевич. — Только это никак не повлияет на мою работу. Я хочу найти убийцу… или судью и палача в одном лице, если вам угодно. Я не люблю насилия.

И, поклонившись, Выжигин вышел из гостиной.

5. ПОДВЕШЕННАЯ

— Ах, какая удача, Выжигин, что вы приехали! — даже вскочил с места и выбежал из-за своего рабочего стола начальник отделения, увидев входящего Выжигина.

Степан Андреевич, с детства привыкший к служебной субординации, не мог между тем не выказывать своему непосредственному начальнику мелких, едва заметных знаков непочтения. Он, старинный дворянин и недавний гвардейский офицер, помнил, что его начальник в прошлом был околоточным надзирателем, и чувство рода, крови проявлялось в легкой небрежности в обращении с ним. Начальник, понимал Выжигин, замечает это, но прощает ему, и это обстоятельство еще более заставляло Степана Андреевича презирать того, кто сейчас с такой прытью бросился к нему.

— Да отчего же вы так рады? — слегка в сторону, как бы отстраняясь от напора чувств начальника, опросил Выжигин.

— Степан Андреич, уважаемый, всего минут пятнадцать назад звонили из третьего участка Нарвской части, что на Обводном. Они уж знают, что у нас дело об убитой проститутке завертелось.

— И что же?

— Да вот что, — немного виновато сказал начальник. — Просят вас приехать — в публичном доме на Курляндской двадцать четыре то ли убийство, то ли самоубийство, да и обстоятельства, знаете ли, игривые-с. В спальне, где погибла проститутка, снова одежду посетителя нашли, а его и след простыл. Просто мистика какая-то! Магнетическими силами, что ль, выносит этих любителей продажных ласк, извините за слог! Не откажетесь поехать да поразведать? Я, конечно, понимаю, что вы и прошлую ночь не спали, но, догадываюсь, детали дела таковы, что и вас, как начавшего прошлое дело, заинтересуют. Шайка их, убийц продажных девок, появилась в Петербурге? Сумасшедший ли? Ну, принуждать не буду — могу послать другого. А Остапов, Вукол Кузьмич и фотограф уже едут сюда.

Когда Выжигин услышал о новом убийстве или самоубийстве проститутки, совершенном снова же при странных обстоятельствах, в памяти тут же возникли слова князя Сомского о казни. «Если казнь, — внезапно подумалось Выжигину, — то и убийства нет, все справедливо и, значит, зачем же ехать?» Он вступал в сыскную службу, совершенно не думая о том, что станет работать на благо закона, порядка, справедливости. Отчасти нечем было заняться, отчасти манила загадочная, скрытая, непонятная для многих жизнь сыщиков. Ненавидя убийства людей, Выжигин между тем был заядлым охотником, и сейчас, когда можно было отказаться, в нем охотник перевесил судью и моралиста. Поэтому, поразмышляв минуту, он сказал:

— Я еду.

…На двух извозчиках уже в начале двенадцатого Выжигин с Остаповым и врач с фотографом отъехали от полицейского участка и скоро оказались на Обводном канале, то есть на окраине Питера, где пахло нищетой, забытьем, черным пьянством, пахло плохо вычищенными выгребными ямами, заводами и заводиками, растянувшимися по непокрытой камнем набережной, понурыми земляными откосами спускающейся к воде, смолянистой сейчас, густой от стоков, от сброса в воду в этих местах содержимого канализационных резервуаров. Все в этот час было здесь, на слабо освещенной редко стоящими газовыми фонарями набережной, неуютно, холодно и жалко. Только черный шатер колокольни недавно воздвигнутого храма Воскресения Христова сулил слабую надежду на то, что вонь этого грязного канала и нищета здешних трущоб будет попрана когда-нибудь, может быть, очень не скоро, красотой и правдой. И Катя, Катенька, Катеринка, восемнадцатилетняя студентка курсов Раева, дочка родителей очень не бедных, путешествовавшая с папà и мамà по Европе и любившая Выжигина, как утверждала она, от кончика носа до кончиков пальцев на ногах, явилась Степану Андреевичу сейчас ярким пятном на фоне грязно-бурого питерского неба, чтобы еще раз напомнить о своем возвращении через пару дней. И Выжигин дрожащими пальцами проник в потайной карман своего пальто, чтобы в который раз ощупать бумагу, хранившую драгоценные для него письмена — последнее послание Катерины Урюпиной.

— Черт, да чем здесь так воняет? — закрывая ладонью нос, едва преодолевая отвращение, спросил Выжигин у сидевшего рядом Остапова, когда пролетки свернули с набережной Обводного на Старопетергофский, чтобы через пару сотен метров свернуть еще раз, на Курляндскую.