Убийство в доме викария

Лоуренс Реддинг и Энн Протеро предстали перед судом. Я не намереваюсь вдаваться в подробности слушаний. Отмечу только, что были особо отмечены заслуги инспектора Слака, чье служебное рвение и острый ум способствовали тому, что преступники оказались в тюрьме. Естественно, о роли мисс Марпл ни единого слова сказано не было. Да она и сама пришла бы в ужас от такой идеи.

Леттис зашла ко мне перед самым началом судебных слушаний. Она вплыла в кабинет через окно, такая же рассеянная и далекая от всего земного, и рассказала, что все это время не сомневалась в виновности своей мачехи. Желтый берет был всего лишь предлогом для того, чтобы обыскать кабинет. Она надеялась найти нечто такое, что пропустила полиция.

– Видите ли, – мечтательно произнесла Леттис, – они не ненавидели ее так же, как я. А ненависть здорово облегчает дело.

Разочарованная результатами поисков, она намеренно подбросила под письменный стол сережку Энн.

– Я точно знала, что это ее рук дело, поэтому и подбросила. Какая разница? Такой метод не хуже любого другого. Ведь это она убила его.

Я вздохнул. Есть вещи, которые Леттис никогда не понять. В некотором смысле она просто моральный дальтоник.

– Что ты собираешься делать? – спросил я.

– Когда… когда все закончится, я уеду за границу. – Поколебавшись, она добавила: – Я еду за границу с мамой.

Я устремил на нее полный изумления взгляд. Она кивнула.

– Вы даже не догадывались? Миссис Лестрендж – моя мама. Она… она умирает. Она хотела видеться со мной и поэтому приехала сюда под вымышленным именем. Ей помог доктор Хейдок. Он ее очень давний друг – когда-то он был страстно влюблен в нее. Вообще-то до сих пор влюблен. Ведь она ужасно привлекательная, даже сейчас. Как бы то ни было, доктор Хейдок сделал все возможное для нее. Она не рискнула назваться своим настоящим именем из-за отвратительной привычки людей злословить и сплетничать. В тот вечер мама пришла к отцу и сказала ему, что умирает и что очень хочет увидеть меня. Отец просто озверел. Он заявил, что ее лишили каких-либо прав на меня и что я считаю ее умершей – как будто я верила в эту сказку! Мужчины вроде моего отца никогда не видят дальше собственного носа!

Но мама не из тех, кто легко сдается. Сначала она обратилась к отцу исключительно из-за своей порядочности, но когда он так жестоко обошелся с ней, мама отправила мне письмо, и я специально ушла с корта пораньше, чтобы встретиться с ней у поворота на тропу в четверть седьмого. Мы перебросились парой слов и договорились о новой встрече. Когда мы разошлись, еще не было и половины седьмого. А потом я тряслась от ужаса, понимая, что ее могут заподозрить в убийстве отца. Как-никак у нее все же был зуб на него. Вот поэтому я нашла на чердаке ее старый портрет и вырезала лицо. Я боялась, что полиция устроит обыск, найдет портрет и узнает, кто она такая. Доктор Хейдок тоже боялся за нее. Наверное, иногда он сам начинал думать, что она и в самом деле убила отца! Мама довольно… отчаянная натура. Она не считается с последствиями.

Она помолчала.

– Забавно. Я чувствую особую связь с мамой. А с отцом такого не было. Но мама… в общем, как бы то ни было, я еду с ней за границу. Я останусь с ней до… до самого конца…

Она встала, и я, взяв ее за руку, произнес:

– Да благословит Господь вас обеих. Надеюсь, в один прекрасный день твоя жизнь, Леттис, наполнится счастьем.

– Хорошо бы, – сказала она с грустным смехом. – В последнее время его что-то не очень-то много, правда? Хотя все это мелочи. До свидания, мистер Клемент. Вы всегда были добры ко мне, вы и Гризельда.

Гризельда!

Мне пришлось рассказать ей, как страшно меня расстроило то анонимное письмо. Жена сначала рассмеялась, а потом с торжественным видом прочитала мне целую лекцию.

– Как бы там ни было, – добавила она, – в будущем я обещаю быть серьезной и богобоязненной, как отцы-пилигримы[35].

Я никак не мог представить себе Гризельду в роли отца-пилигрима.

– Видишь ли, Лен, – продолжила она, – в ближайшее время в моей жизни появится нечто, что заставит меня остепениться. Это нечто придет и в твою жизнь, только тебя оно заставит омолодиться, – во всяком случае, я надеюсь на это. Ты не сможешь называть меня «милое дитя» так же часто, как раньше, когда у нас появится настоящее дитя. И еще, Лен, я решила, что впредь, раз уж я становлюсь «женой и матерью» – так пишут в книгах, – я буду и домохозяйкой. Я купила две книжки по домоводству и одну по материнству, и если уж они не помогут мне стать образцовой, то я не знаю, что делать! Они до ужаса забавные – хотя авторы наверняка этого не задумывали. Особенно та, где рассказывают, как воспитывать детей.

– А ты не покупала книжку о том, как заботиться о муже, а? – спросил я, прижимая ее к себе.

– Я в ней не нуждаюсь, – ответила Гризельда. – Я очень хорошая жена. Я люблю тебя всем сердцем. Чего еще ты хочешь?

– Ничего, – сказал я.

– Ты хоть раз можешь сказать, что безумно любишь меня?

– Гризельда, – проговорил я, – я тебя обожаю! Я боготворю тебя! Я дико, безумно и совсем не по-священнически люблю тебя!