Убийца не придет на похороны

— За вас, Геннадий Федорович, только за вас, за ваши золотые руки.

— Перестань, Тома, ты мне это говоришь почти каждый день.

— Я это могу говорить по десять раз в день, потому что это правда.

— Если ты меня так будешь хвалить, я могу испортиться. Зазнаюсь, перестану практиковать, буду только, как Андрей Андреевич, недовольно морщить лоб, кривить губы, снимать и надевать очки и при этом повторять: «Шансов мало, лучше не браться… Шансов мало, он не жилец…»

— Да нет, что вы!

— Ну, вот и хорошо. Давай за его здоровье, пусть скорее поправляется. Кстати, что у нас еще сегодня?

— Еще три операции плановые.

— Вот отдохну часок, приму душ и за работу. Буду резать и шить. Или пусть живут, как ты считаешь?

— Ваши шутки, только в морге пересказывать, Геннадий Федорович…

— Да ладно тебе, — Рычагов выпил коньяк и подмигнул Тамаре, — ты как хочешь, а я пошел в душ. Надо все смыть, я липкий, как пиявка.

— Я тоже приму душ.

— Пойдем вместе?

— Бросьте шутить. На работе?

— Нет, я серьезно.

Тамара задумалась. Принимать душ вместе со своим шефом на работе ей уже приходилось, правда, это было полгода тому назад. Тогда Геннадий Федорович буквально спас, буквально воскресил молодого мужчину в сплошных татуировках, исколотого и изрезанного ножами так, что, как говорится, на теле не было живого места. Рычагов его тогда спас. И через месяц татуированный мужчина покинул больницу на шикарном черном «мерседесе».

— Нет, Геннадий Федорович, — не скрывая смущение, сказала Тамара, — в другой раз.

— Ну, как знаешь.

— Знаю.

— Знать и хотеть — вещи разные.

Через пять минут Рычагов уже стоял под упругими теплыми струями, запрокинув голову. Он негромко напевал, покачиваясь из стороны в сторону. Он уже не думал о своем недавнем пациенте, хотя операцию помнил в мельчайших подробностях, каждый шов, каждый разрез. И если бы было нужно, он смог бы воспроизвести ее в деталях всю от начала до конца.

— Ох, как я устал! — поднимая вверх руки, бормотал Рычагов. — Но как здорово, как здорово! — он медленно повернул ручку, и на него обрушились ледяные струи воды. — Как хорошо! Вот так, так, — произносил он, обращаясь к самому себе.

Затем он растерся большим махровым полотенцем, переоделся во все чистое и направился по больничному коридору в реанимационное отделение.

* * *

Во второй половине дня двадцать четвертого сентября светило яркое осеннее солнце. Джип Савелия Мерзлова подъехал к загородному дому, и водитель трижды просигналил. Над железными воротами появилась голова охранника, повертелась, как флюгер в ураган, и после этого ворота отворились.

Джип въехал во двор. Савелий Мерзлов выбрался из салона и осмотрелся по сторонам. Все здесь было как в сказке. Огромный роскошный дом, сад, скамейки, беседки. На пороге дома в теплом свитере и вельветовых брюках появился хозяин — Лев Данилович Бирюковский. Возле его ног крутился рыжий сеттер.

— О, кого мы видим! Савелий Борисович собственной персоной! — радостно произнес Лев Данилович. — Проходи, дорогой, проходи, гостем будешь.

Хоть все эти слова и были произнесены радостным тоном, в глазах хозяина дома таились недоверие и настороженность. Мужчины пожали друг другу руки.

— А ты хорошо выглядишь, Лев Данилович.

— Стараемся, стараемся, — ответил Бирюковский. — Да проходи, что ты топчешься на пороге.

Мужчины вошли в дом. Здесь было на удивление тепло. В огромном камине пылало пламя, рядом с камином, на столике были разложены свежие газеты.

— Читаешь газетенки? — поинтересовался Мерзлов.

— А ты как думал? Надо же следить за событиями в стране и в мире.

— А какая тебе разница, что происходит в мире?

— Как это какая… От того, что происходит в Америке, на другом конце земли, зависит мое благосостояние.

— Ты что, все свои деньги туда вкачал?

— Зачем ты так, Савелий Борисович! Какую-то часть туда, какую-то часть оставил здесь. Кое-чего прикупил там, кое-чего прикупил здесь.

— За что я тебя не люблю, Лев Данилович, так это за то, что ты не конкретен. Говоришь какие-то фразы, а что за ними — не понять.

— Ладно, ладно тебе, лучше расскажи, что у тебя. Кстати, как твоя встреча?

— Встреча, как встреча, как положено. Радушная была встреча.

— Давай немножко выпьем, — ласковым голосом обратился к Мерзлову Бирюковский.

— Сейчас я тебе налью. Располагайся вот здесь, в этом кресле возле камина, погрейся, разденься. А то стоишь, как инспектор из налоговой полиции, осматриваешь, осматриваешь все. Небось, хочешь спросить за какие деньги все куплено? Так я тебе отвечу — за свои, за собственные. Думаешь, украл у народа? Нет! У народа-то денег нет, как украдешь.

Мерзлов расхохотался:

— Ну, и изворотлив же ты, Лев Данилович.

— Уж приходится изворачиваться. Кстати, вот коньячок, вот водочка. Чего желаешь?

— Да я к тебе заехал…

— Знаю зачем, за расписочкой.

— Ну, да, можно сказать и так, — таким же ласковым голосом, как хозяин дома, заговорил Мерзлов.

— Так она готова, вот лежит, смотри, — и Лев Данилович Бирюковский приподнял стопу свежих газет, показал расписку своему гостю. — Расскажи, как там произошло? Где наш дружок?

— Наш дружок, Лев Данилович, уже давным-давно на том свете.