Убийца не придет на похороны

Рычагов на то и был Рычаговым, незаменимым и нужным всем, что смог договориться с милицией. Протокол, который держали на всякий случай, порвали. Бумагу подготовили на тот случай, если бы Дорогин умер. А поскольку тот выжил, начальник отделения милиции посчитал, что лучше будет не портить статистику нераскрытым происшествием. Претензий к нему никто не предъявлял. Дорогина отдали Рычагову. Тот посадил его в машину и одетого в больничную пижаму, коротковатую и поношенную, перевез в загородный дом.

— Пока не поправишься, будешь жить здесь. Вот твоя комната, маленькая, но зато уютная и теплая.

— Спасибо, — ответил Дорогин.

— За забор лучше не высовывайся, со сторожем и моей ассистенткой не разговаривай, а только со мной. Они должны думать, что ты немного не в себе, но довольно безобидный, хотя, глядя на тебя, в этом можно усомниться. Вот тебе мой спортивный костюм, свитер, куртка, располагайся.

Долго отдыхать Дорогину не пришлось, да он и сам не хотел этого. Надо было восстанавливать силы, начинать с малого. Не мог же он сразу дать своему израненному телу полную нагрузку. На второй день после того, как он оказался в загородном доме Рычагова, Сергей поднялся за час до рассвета. Вышел из дома и почувствовал себя свободным. Хотелось курить, но не так сильно, чтобы начать поиски сигарет.

«Раз хочется курить, значит, здоровье мое почти в норме. А живет доктор неплохо, на широкую ногу. Интересно, с чего это у него так много денег? Не платят же ему столько на государственной службе?»

Дорогин прошелся вдоль живой изгороди. Вечно зеленую тую не подстригали как минимум год. Дорожку, вымощенную булыжником, устилали желтые листья, мокрые и приятно пахнущие. Дорогин шел, разгребая их ногами, небо уже светлело.

Вскоре показалось и солнце. Его восхода бывший каскадер дождался сидя на деревянной лавочке возле сарая. Он смотрел, как с большого клена, стоящего у бетонного забора, медленно падают большие, похожие на растопыренные ладони ярко-оранжевые листья, падают и ложатся на землю. Под кленом было огромное оранжевое пятно. Сергей Дорогин смотрел на все это широко открытыми глазами — так, словно бы никогда в жизни ничего подобного не видел.

Он услышал скрип двери, затем негромкое бурчание, незлобные ругательства. Голос принадлежал мужчине, прокуренный, Дорогин определил это сразу, но продолжал сидеть неподвижно, словно скульптура, лишь взглядом следя за медленно падающими листьями.

Затем он услышал шаги, человек направлялся к нему. Дорогин продолжал сидеть, прислушиваясь к шуршанию листьев, к шарканью подошв, к тяжелому дыханию страдающего одышкой мужчины.

— Ну, что сидишь? — он услышал за спиной голос, но голову не повернул.

— А, да я и забыл, ты же ни хрена не слышишь и разговаривать не умеешь, да и не помнишь ничего. В общем, ты истукан. Но все-таки человек.

Мужчина в телогрейке, в резиновых сапогах и старомодных круглых очках обошел Дорогина и стал прямо перед ним.

— Эй!

Сергей качнул головой.

— Му-му…

Мужчина протянул руку и сказал:

— Здорово, приятель. Бездельничаем?

Дорогин кивнул и улыбнулся, улыбнулся так, что мужчина тут же улыбнулся ему в ответ.

— Здорово, Муму. Ты, гляжу, на поправку пошел, уже сам ходишь, забрался к самому забору.

Дорогин опять закивал головой.

— Му…

Мужчина отпустил его руку, затем вытащил из кармана пачку дешевых сигарет и протянул Сергею.

— Куришь?

В ответ Сергей издал звук, который прозвучал так, как если бы он сказал «да». В нем звучала согласная интонация, даже радость.

— Так закури.

Дорогин вытащил сигарету и стал вертеть ее в пальцах, а затем похлопал себя по карманам.

— А, у тебя спичек нет? На, держи, — сказал мужчина, а это был дворник, присматривающий за домом и за участком, приходящий сюда из деревни.

Дорогин закурил, затянулся и закашлялся.

— Давно не курил, наверное, приятель?

— Муму, — сказал Дорогин.

— А, да, тебя же зовут Муму. Имя у тебя собачье. Но ничего, мужик ты вроде смирный. Не кусаешься. Пошли со мной.

— Угу…

Сергей поднялся, прижимая ладонь к правому боку, в котором все еще чувствовалась боль, особенно после кашля, замер в нерешительности.

— Пошли, пошли.

Пожилой небритый мужчина жестами, как ребенку, принялся объяснять Муму, что тот должен двинуться за ним. Дорогин понял, вернее, сделал вид, что догадался, но не сразу, и зашаркал вслед за дворником-сторожем.

— Тормоз ты какой-то, — бурчал про себя Пантелеич, — хотя мужик с виду крепкий.

Дорогин не брился с того момента, как попал в больницу. Сейчас он был бородатый и не ухоженный.

— Пошли, пошли, сейчас ты поработаешь, подышишь свежим воздухом. Тут ты быстро пойдешь на поправку. Я из деревни теперь не только на доктора и на его бабу молочко, сметанку, творожок носить буду, но и тебе перепадет. Этого добра у нас хватает, да и платит доктор как следует, так что грех обижаться. Мужик он добрый, все его уважают, все его любят. Вот даже у меня, — Пантелеич, бурча, рассказывал, — заболел живот, я думал, копыта откину. Говорю своей хозяйке, мол, каюк мне, последние часы живу. А она мне говорит, слышь, Муму: «Ты, старый хрыч, еще меня переживешь».