Убийца сновидений

В какой-то момент он сообразил, что они идут, почти касаясь друг друга, но не вместе — Ирина держалась так, словно была одна. По ее чуть склоненной голове он понял, что она к чему-то сосредоточенно прислушивается — возможно, к его шагам, доносившимся до нее из невообразимой дали. Он попытался взять ее за руку, но обнаружил, что протягивает к ней лишь сгустки темноты.

Они брели вдоль каналов, не выбирая дороги, однако синхронно сворачивали в какие-то безликие переулки, переходили с берега на берег по ничем не запоминающимся мостам. Повсюду их сопровождал плеск черной воды, и негде было укрыться от ветра. «Странная штука, — думал Максим. — Она меня не видит, а я ощущаю этот проклятый ветер…» Это место было, вне всякого сомнения, плодом воображения, неким усредненным муляжом городов, находящихся ниже уровня реальности. Он знал, что вся эта прогулка ему снится, — редкий для него случай. И — еще более редкий случай — он боялся проснуться. Если даже Ирина ничего не скажет, он удовольствуется тем, что хотя бы увидел ее.

Фонарь над дверью какого-то бара на минуту сделался маяком у входа в тихую гавань. Макс искал укрытия от сырости и ветра, тепла и пристанища для двоих — хотя бы ненадолго. Они спустились на три ступеньки вниз и вошли в полутемное помещение. Кроме них, посетителей не было. При его паранойе так даже лучше — не нужно присматриваться к фигурам и лицам в поисках знакомых. Несколько столиков, барная стойка, небольшая сцена в глубине. На сцене сидел толстый человек с гитарой на коленях. Солнцезащитные очки скрывали часть лица — пожалуй, совсем не по сезону. Потом Макс вспомнил гитариста из «Черной жемчужины» с его очками законченного мизантропа, стекла которых были изнутри заклеены бумагой. Какое еще напоминание нужно? Или, может быть, предупреждение? Память — обманчивая штука, но гитарист вполне мог быть тем же самым, только сильно постаревшим и набравшим лишних тридцать килограммов. Потерявшим большую часть волос на голове, свою группу и даже тех, для кого когда-то играл и кого не хотел видеть. Потерявшим все.

Слишком близко прошлое, от которого лучше держаться подальше… Толстяк начал играть на ненастроенной гитаре. К скрежету струн добавился безразличный хриплый голос. Каждая фраза — кирпич в кладке, что может замуровать дверь:

Ночью стена слишком близко.
Ночью солнце совсем низко.
Ночью и ночь длится дольше.
Ночью обо всем жалеешь больше.

Ночью из дня выпадают кости.

Ночью приходят особые гости.
Ночью звук обгоняет свет.
Ночью на все один ответ.

Ночью от картины остается рама.

Ночью дверь как открытая рана.
Ночью даже тень падает громко.
Ночью рвется не там, где тонко…

Голиков так и не перешагнул порог. Савелова держалась рядом, как тень. Этот одинокий человек на темном пятачке сцены был чем-то вроде включившегося при их появлении музыкального автомата. Или еще хуже — Сиреной в мужском обличье и с голосом ворона, чей зов, как почуял беглец-параноик, ни в коем случае нельзя пытаться расшифровать. Надо уходить, пока не поддался соблазну. Даже ностальгия могла быть ловушкой. Бультерьер, «беретта», гитарист — что или кого еще подбросят ему, чтобы направить по ложному пути? Как насчет то ли женщины, то ли тени потерянной любви?

Они вышли из бара, дверь захлопнулась под погасшим фонарем, и ветер грезящего города принес очистительный холод.

Постепенно тоска растворилась. Ему сделалось спокойно, почти хорошо. И хотелось, чтобы эта прогулка не кончалась как можно дольше. Но потом он вспомнил, что второго шанса у него может и не быть.

— Как ты меня нашла?

Его голос прозвучал так, будто говорил кто-то третий. Она улыбнулась, и он с огромным облегчением понял, что она его по крайней мере слышит. Кем же, в свою очередь, он стал для нее — призраком, бесплотным шепотом, заблудившимся среди несуществующих, но таких холодных камней?

— Я не искала, бесполезно.

— А, понимаю. Эти штуковины, которые когда-то были одним…

— Макс, я так рада.

— Ой, не надо. Лучше скажи, что происходит.

— Если ты о том, что происходит с тобой там, то я не знаю. Честно.

— Ты хоть представляешь, где я?

— Конечно, нет. Я даже разговариваю сейчас не с тобой.

— Что-что?!

— Не знаю, как объяснить. Разъединенные «анхи»… Они создают посредника. Тот находит место для тайной встречи. Вернее, сам становится таким местом. Что-то вроде этого.

— Тогда в чем же дело? Почему я не могу к тебе перебраться?

— Есть одно маленькое препятствие. Посредник — не твой сон. И не мой. Он вообще ничей. Его невозможно отследить.

— И всего этого дерьма ты набралась от Виктора?

— Ну… да.

— Он использовал тебя как наживку. И, наверное, не в первый раз.

— Знаю. Я согласилась, чтобы спасти тебя.