Убийца сновидений

Глаза карлика вдруг выскочили из орбит, раздувшись в два мутных шара размером с настольный глобус. Макс невольно отшатнулся, но даже собственное движение получилось каким-то неестественным: сначала он почти не ощутил сопротивления, а затем спинка дивана превратилась в подобие огромной бархатной лапы, сжавшей его, будто тщетно трепыхавшуюся птичку. И совсем уж невероятным образом казалось, что эта лапа — продолжение руки карлика, который исчез из поля зрения Макса, но что теперь вообще можно было назвать его полем зрения? Он видел только искаженные тени, бегущие навстречу друг другу по поверхности (глазных яблок? планет-гигантов?) остекленевших сфер… затем взаимопроникающие кривые зеркала… отогнутый краешек пространства, за которым обнаружился еще один лист нездешнего календаря, второй, третий… Рев сменился оглушительным треском, и, похоже, трещало по швам само мироздание — правда, Голиков не находил в этом ничего удивительного; на его взгляд, оно и так простояло слишком долго, учитывая как плохо с ним обращались все эти доморощенные демиурги, философы и яйцеголовые, исподтишка гадившие по углам и подкапывавшие фундамент. Кожу покалывало тысячами раскаленных игл, и волосы на голове будто тлели, но это еще можно было кое-как терпеть. Макс ощущал себя деревом, которое нещадно обдирал злой осенний ветер, его плоть, за секунду до того поднявшаяся из земли и проросшая листьями, успела состариться, увянуть, сморщиться и сейчас уносилась прочь, точно стая летучих мышей. Кости, слепленные из черной глины, потрескались и начинали рассыпаться. Сам он пока оставался на месте, словно корни мертвого дерева еще не сгнили, но обветшавшая сеть сознания уже теряла медузоподобные обрывки воспоминаний, образы, голоса. Голиков не мог взять в толк, какого черта он до сих пор пребывает в неподвижности посреди хаоса; ему хотелось умчаться вслед за осыпавшейся плотью, но он угодил в «глаз» урагана и что-то его тут держало. Наконец выяснилось — что.

Снова появилось лицо карлика, теперь огромное, расплющенное, вывернутое и сильно растянутое по краям — в общем, не лицо даже, а маска размером с купол собора. Она трепетала и переливалась, будто северное сияние, приобретая постепенно перламутровый, а затем и лиловый оттенок. Вскоре она уже напоминала раковину, пронизанную лучами угасающего солнца… и стала складываться, как лист бумаги, ломаясь на грани, образуя ребра и углы, превращаясь в комнату, лиловую комнату без мебели, окон и дверей. Только два больших круглых зеркала висели на противоположных стенах, в каждом из них отражалась бесконечная галерея самоповторений. Соответственно, отражалось и бесконечное множество маленьких уродцев. Но вот незадача — собственного отражения Макс не видел. Это было что-то новенькое. Карлику все-таки удалось его удивить. А удивлялся он тому, что чувствует себя чертовски живым, вплоть до биения пульса в ушах и запястьях, и в то же время глаза говорили ему обратное. Он стал призраком, и чтобы убедиться в этом, достаточно было попытаться что-нибудь сказать. Он был почти уверен, что у него ничего не выйдет, — ведь его голосовые связки рассеялись там же, где и прочий унесенный ветром прах, — но услышал свой изрядно охрипший голос. Он издал вопль, нечленораздельный и безадресный, — голое и чистое, как первый крик новорожденного, свидетельство новой жизни.

После такого ему далеко не сразу удалось совершить перемещение — секунд через триста по времени, отсчитанному сердцебиениями. Вероятно, Монки все-таки помог ему в этом. Гипнотическое воздействие если и имело место, то осталось незамеченным. Причем Максим пребывал в полной уверенности, что длится прежнее сновидение. Во всяком случае, никакого перехода он не ощутил. Но только слепой не заметил бы, что на месте одного из зеркал теперь зияет темный провал. С необъяснимого изменения, подозрения в измене рассудка, ржавого привкуса во рту обычно и начиналась долгая дорога, ведущая к страху. Но если к дороге можно было привыкнуть, то страх оставался вечно юным, даже когда надевал старое морщинистое лицо.

Пес исчез. То ли очередная потеря, то ли жертва, случайная или злонамеренная, то ли приманка, сгнившая в несработавшем капкане. Сейчас Макс сейчас не мог позволить себе даже горечи или сожаления. Возможно, скоро ему придется заплатить за это. Или, наоборот, понять, что он избавился от груза, едва не утащившего его на дно, и только благодаря этому не захлебнулся.

Искаженные отражения карлика почти истаяли в зеркале на противоположной стене. Монки, похоже, спешил покинуть Лиловую Комнату, чем бы она ни была. Макс поднялся с дивана и приблизился к провалу. Не увидел там ничего, кроме первозданной черноты. При наличии воображения (а оно у него, к сожалению, сохранилось, хоть и изрядно пролеченное), дыра перед ним могла сойти и за Колодец теней. Макс спросил себя, какого оттенка юмор, на который он еще способен.