Убийца сновидений

Вот, уже по эту сторону. Знакомая тяжесть. Знакомые очертания. Пистолетная рукоять. Судя по тому, с какой уверенностью она скользнула в его руку, это было далеко не первое соприкосновение. Последовало крепкое объятие после долгой разлуки. Максу даже не понадобилось смотреть — рука сама узнала, приняла, сжала. Почти рефлекс, но не без сопротивления и попытки отторжения. Девятимиллиметровый «беретта». Старый знакомец. Еще одно нежеланное напоминание о прошлом. Нет, нечто куда большее, чем напоминание. Если когда-то, в темном и голом, как кость, Харькове 1996 года, «беретта» стал спасением, прямым и своевременным — секунда в секунду — посланием от ангела смерти, то теперь угроза не имела ни зримой, уязвимой для пуль плоти, ни хотя бы своего призрачного подобия. Разве что притаилась до поры где-то на не столь отдаленном перекрестке Календаря. И от этого пушка казалась приманкой из навсегда отравленного сновидения, провокацией бессмысленной бойни, неуместной деталью головоломки, которую не пристроишь никуда, кроме воспаленной памяти и зудящей ладони. Хуже того, рукоять была теплой и влажной, будто только что выскользнула из руки свежего мертвеца, но теперь пистолет по собственной воле сменил хозяина, и от такого «наследства» становилось тошно вдвойне, а мелькнувшая у Макса мысль о передаче эстафеты и вовсе опрокидывала в какую-то брезгливую безнадегу — будто вляпался в дерьмо, от которого не отмыться, потому что давно утратил всякое представление о чистоте. «Беретта» слегка поджаривал руку и в то же время будто приклеивался к коже. Есть вещи, на которых лежит проклятие, но однажды ты уже разделил эту тяжесть и после от них нельзя отказаться, их не отбросишь и не забудешь без риска навлечь на себя еще большее проклятие, еще более стремительное наказание, еще более безжалостную месть. Но Максим рискнул.

Пес напомнил о себе, просунув голову ему между ног и не сводя с него мутных глаз. Наверное, почувствовал, что вот-вот может оказаться брошенным в этом доме, а значит, поблизости от перекрестка и, что намного хуже, от Колодца теней. Макс лишний раз спросил себя, что делает с нами старость. Во всяком случае, это был уже далеко не тот Зомби, который дрался в одиночку на аренах собачьих боев во имя утоления человеческой кровожадности, жажды денег и тщеславия своего хозяина. И тем более не тот, что сражался во главе стаи одичавших псов в гораздо более страшных местах. Только это не означало, что о нем не нужно, как выразился бродяга, «позаботиться» — хотя бы в память о собственном прошлом.

Дом содрогнулся под новым натиском шквала, будто живое существо, в которое вонзил когти хищник. Пыль уже не кружила, а била из щелей плоскими струями. Казалось, еще немного — и дощатая стена не выдержит. Следующий же удар мог превратить ее в заряд щепок и гвоздей. Свет, и без того тусклый, сникал, словно в театре перед увертюрой. Возможно, нарастающий рев и был только вступлением к чему-то худшему. Брошенный на пол пистолет завибрировал, входя в резонанс с содроганиями постройки.

Монки помотал головой, будто отгонял надвигающийся морок, и поднял руки. Его выпрямленные указательные пальцы соприкоснулись. Потом он развел пальцы, нарисовал ими окружность на уровне головы, замкнув ее еще одним касанием. Голиков тотчас почувствовал себя так, словно очутился внутри прозрачной трубы, отгородившей его от рева, бушевавшего где-то снаружи, но теперь приглушенного. И через эту «трубу» вполне можно было слышать и говорить… если бы на подобную чепуху хватало времени. А теперь поздно даже звать на помощь, да и некого.