Убийца теней

– Подобных тем, которые появляются от страха и тоски, призракам.

– Но послушай, Ярла… Нельзя же, чтобы люди совсем не боялись наказания за свои злые дела… Есть, конечно, стража и суд, но это не сдержит всех, тогда как страх наказания в будущей жизни…

– Тоже мало кого сдержит. Ты правильно сказал: у нас есть стража, суд и тюрьмы, виселицы и палачи, и святые братья, которые грозят вечными мучениями на Левом Берегу. Но тёмных помыслов и злых дел что-то меньше не становится, ты уж мне поверь. От всего этого усиливается только страх, который от блага далёк так же, как ваш Левый Берег от Правого. Иногда страх помогает выживать, но ещё никогда и никому он не помогал жить.

– Но как же тогда…

Взволнованный Лорк вскочил со стула. Он пытался закончить свой вопрос, но не мог найти нужных слов. Сейчас он и в самом деле напоминал не то потерявшегося ребёнка, не то человека, который терпит крушение.

– Что – как же тогда? Жить?..

Лорк в ответ только растерянно моргал.

Ярла остановилась перед ним, скрестив на груди руки. Они были почти одного роста, одинаково высокие. Но казалось, что она смотрит на двухбережника немного свысока, эта гордая сильная девушка с волосами цвета меди. Но потом она вздохнула, покачала головой и сама над собой усмехнулась:

– Чего ты от меня ждёшь, кого я здесь перед тобой изображать должна? Новую веру взамен прежней тебе срочно выдумать, что ли? Оставь это проповедникам.

– Нет, но… что-то же есть у тебя, у таких, как ты, в жизни. Должно быть, особенно у таких, как ты… Во что-то же вы верите? Иначе… действительно непонятно, как жить…

– А если ни во что? Если вокруг один сплошной хаос, неизвестно для чего и зачем нужный, и люди обречены задыхаться в своих тёмных мыслях и плодить тени – ни для чего, низачем, без всяких причин?

– Я не верю, что так… и что… вы, сумеречные охотники, такие… что вы так думаете.

Даже не пытаясь сдержаться, Ярла громко рассмеялась. Над Лорком, а ещё больше над собой. Чего она сильнее хотела: окончательно сбить его с толку, разрушить остатки его прежних взглядов – или услышать от него это «я не верю, что так»? Хотела разубедить его в чём-то, или чтобы он в чём-то разубедил её?

– Не смейся, Ярла, просто скажи, во что ты веришь…

– Это для тебя так важно?

Лорк молча уселся. Иногда он тоже умел проявлять упрямство.

– Ладно, скажу, жалко, что ли, – с намеренным пренебрежением пожала она плечами. – В возможность добрых поступков не из страха наказания, вот во что я верю. В ответственность человека. Называй это свободой или несвободой, от слова смысл не меняется. Руку на живое создание мира поднимать нельзя не потому, что это плохо или за это накажет суд или кто-то ещё, а потому что этому созданию будет больно так же, как тебе, если на тебя кто-то поднимет руку. Вот. Это тебе говорит убийца, святой брат.

– Но ночных тварей, наверное, нельзя назвать созданиями мира…

– Правильно, – картинно кивнула Ярла, – дело моего оправдания я поручу тебе. А во что ещё я верю… об этом не стану говорить. Вопросов о начале мира, его создателе, о том, что за пределами земной жизни нас ждёт, и почему вообще живём мы, мне не задавай. Точных-то ответов всё равно не знает никто, а я тем более. Есть один, который если не точными ответами, а рассуждениями своими с тобой поделился бы, да только где этот один…

Ярла осеклась, и Лорк тоже молчал. Оба понимали, кто этот «один». И новое упоминание о Талвеоне с новой силой обрушило на них всю безысходность положения: философ в тюрьме, ему грозят мучения и смерть. Чтобы как-то на другое разговор перевести, Ярла сказала:

– Я двухбережную веру совсем-то не ругаю. Мало такого в человеческой жизни, что полностью плохо или хорошо, во всём разное есть, всё от условий зависит… Двухбережники ведь и о милосердии говорят, о том, что ближним помогать надо – и порадоваться можно, если кто этим наставлениям следует и взаправду помогает. Я лицемерия не люблю… Когда одним про милосердие вещают, а другим в подвалах руки выворачивают.

Ну вот, «перевела» разговор. Нет уж, не уйдёшь от этой безысходности, не денешься никуда.

Лорк при последних словах Ярлы вздрогнул, и как будто испугался спросить, что она имеет в виду. Понял ли? Да как не понять… Даже если, с Талвеоном разговаривая, и не сообразил, что тот на допросе с пристрастием побывал, так всё равно каждый двухбережный брат знает: к отступникам пытки применять дозволено. Для блага их душ, конечно. Чтобы отречения добиться и от власти злых духов спасти. Не иначе. И Лорк знает, всегда знал. Просто меньше думать об этом старался, или оправдания подыскивал, да не получалось… И отзывалась чужая боль в душе, потому что он-то не из тех, в ком она сладострастную тьму вызывает. А из тех, кто её как свою собственную чувствует.

Так думала Ярла. А Лорк первую свою встречу с Талвеоном вспоминал. Как тогда узник на решётку навалился, ухватился за неё, чтобы не упасть. Да, видно, и держаться больно было – на пол сполз. Теперь понял Лорк, отчего это: палачи постарались.