Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

В одной главе своей Одиссеи герой Лесажа рассказывал, как он, переодевшись альгвазилом и в сопровождении двух товарищей, изображавших секретаря и комиссара инквизиции, ограбил одного богатого купца-еврея, перешедшего в христианство. Но я приведу всю цитату, чтобы восстановить ее в памяти читателя, так как эти строки лучше всяких рассуждений доказывают плагиат Ренара.

«Мы постучались в дверь Самуэля Симона. Он вышел и был изумлен, увидя три таких физиономии, как наши, он еще больше удивился, когда Лямела сказал ему повелительным тоном:

— Мессир Самуэль, приказываю вам именем святой инквизиции, при которой я имею честь состоять комиссаром, дать мне ключ от вашего кабинета, так как я желаю убедиться, насколько справедлив поданный на вас донос.

Купец, пораженный этой речью, отскочил на два шага назад, точно получил удар в живот. Далекий от подозрения какого-нибудь обмана с нашей стороны, он самым серьезным образом вообразил, что какой-то тайный враг сделал на него донос святому судилищу, быть может также, не чувствуя себя особенно ревностным католиком, он имел повод опасаться обыска. Как бы то ни было, но мне никогда не случалось видеть более испуганного человека. Он повиновался без сопротивления, с покорностью, приличествующей человеку, который уважает святую инквизицию, и открыл перед нами двери кабинета.

— Но принимаете ли вы, по крайней мере, со смирением в сердце распоряжения святой инквизиции? — спросил Амбруаз, входя в кабинет, и потом добавил: — Теперь удалитесь в свою комнату и предоставьте нам исполнить нашу обязанность.

Самуэль не протестовал против этого распоряжения, так же как и против первого, он остался в своей лавочке, а мы вошли в его кабинет, где, не теряя времени, принялись искать его деньги. Мы без труда нашли их в незапертом сундуке, и их оказалось даже больше, чем мы могли унести…

Вдоволь поживившись добычей, мы вышли из кабинета. Тогда господин инквизитор по причине, которую читатель легко поймет, вынул из кармана висячий замок, которым собственноручно пожелал запереть дверь, потом приложил к ней печать и сказал Самуэлю Симону:

— Мессир Самуэль, я запрещаю вам прикасаться к этому замку и также к печати, так как это печать святой инквизиции! Завтра я приду снять их, и тогда вы узнаете решение святого судилища! — С этими словами он приказал открыть дверь на улицу, куда мы один за другим весело выскочили».

Забавная подробность: в складе, который представляла комната Ренара, я нашел экземпляр «Жиль Бласа», и этот удивительный бандит сам мне признавался, что это любимая его настольная книга.

Глава 17 Артон и настоящая Панама

В конце зимы 1890/91 г. в одно прекрасное утро меня посетила молоденькая и очень хорошенькая женщина, которую сопровождали два господина, совершенно мне ненавистные — так же, впрочем, как и дама. Один из них назвался депутатом, а другой — банкиром и объявил, что его фамилия Артон. Это имя нисколько меня не поразило.

Только когда рассыльный подал мне эту карточку, я смутно припомнил, что несколько лет тому назад видел расклеенные на стенах Парижа большие афиши, на которых огромными буквами было напечатано: «Кафе Артон».

Молодая женщина очень мило рассказала мне о постигшем ее горе. Накануне она отправилась на костюмированный бал в Оперу, где имела ложу, и всю ночь забавлялась бросанием конфетти. Она с таким увлечением отдалась этому занятию, что только возвратясь домой заметила исчезновение с корсажа великолепной броши из черных жемчужин, окруженных крупными бриллиантами. Эта брошь стоила тридцать тысяч франков.

— Я так увлеклась бросанием конфетти, — говорила дама, — что, по всей вероятности, не заметила, как рукавом корсажа сорвала плохо приколотую брошь, которая вместе с конфетти полетела в залу…

Признаюсь, отыскать тридцатитысячную брошь, потерянную при таких условиях, гораздо труднее, чем традиционную булавку в традиционном стоге сена.

Тем не менее, так как молоденькая дама была очень мила и сильно опечалена потерей своей драгоценной вещи, я сказал ей несколько слов утешения, которые являются как бы обычной формой в подобных случаях.

Для успокоения я все-таки приказал предпринять поиски в Опере, которые, конечно, остались безрезультатными. Я уже забыл об этой истории, когда в один прекрасный день мне принесли эту брошь при совершенно исключительных обстоятельствах.

Один восемнадцатилетний юноша, отличавшийся весьма плохими наклонностями, был пойман на месте воровства с выставки одного магазина в квартале Тампль. Кажется, он стащил полдюжины носовых платков и несколько пар носков.

Господин Тробер, местный комиссар полиции, отправился сделать обыск в жилище вора, который, несмотря на свой юный возраст, имел уже сожительницу. Агенты, сопровождавшие комиссара, заметили на шее этой девицы красивую брошь, приколотую к ее плохенькому ситцевому корсажу и блиставшую уж слишком натуральными огоньками.

— Кто тебе это дал? — спросили ее.

— Эту брошь? Мой приятель, он подарил мне ее в ту ночь, когда мы были на балу в Опере… Он нашел ее в куче конфетти.