Убить Бобрыкина

-Студень наварю, – пообещала мать. Но Шишин не любил, чтоб студень из копыт. «Сослепу как всегда процедит плохо, и будешь с шерстью есть…» – подумал, морщась, и ушел к себе. На дверь закрылся. Лег, калачиком свернулся, закрутился в плед.

«До следующего Рождества… – подумал с облегченьем, – долго…»

Приснилось Шишину, что в актовом сидели зале с Таней, на занавесе звезды золотые, бумажные снежинки, дождики, флажки, и в шариках на сцене огромная живая елка, юбку все натягивала Таня на коленку, где штопка у нее была.

-Ты в Дед Мороза веришь?

-Верю.

-И дурак! Смотри! Не видишь, у него из-под тулупа физрука штаны торчат! Снегурочка, не видишь, Ольга Санна?

-Ну и что?

-Дурак ты, вот что!

-Почему дурак?

-А что ты попросил у матери под елку?

Но елку мать до Рождества не разрешала ставить. И Шишин ничего еще не попросил.

-А я коньки, – сказала Таня. – Я видела, как мама вчера у Спорттоваров в очередь стояла. Точно, купит мне коньки.

-А мне велосипед, – ответил он.

И возле Дома Пионеров, и вообще под каждой елкой велосипед искал.

«Ну не в сапог же спрячет Дед Мороз велосипед? не влезет! Или все же?»

Под сочельник топором рубила мать копыта, в студень. А их еще вари, вари…

-А сервелата можно?

- До Вифлеемской нет, нельзя!

Ко Всенощной, перекрестив иконы мать вела. И было много звезд на небе, колко, и среди них, закинув голову искал одной звезды, из Вифлеема, после которой можно будет сервелат.

Холодным синим льдом она сияла.

-Эта?

-Да.

И значит, можно будет сервелат…

А под ногами, на ступенях храма хрустел припорошенный снегом лапник, и отовсюду ярко так и густо свечи, свечи, ладан, воск…высоки купола.

- Великое повече, Саша… – Шепнула в ухо мать.

«Языцы разумейте, покоряеся ему….» – сказал священник, и царские врата открыл, и на серебряной парче, горели тоже свечи, и скатерти белым белы, как днем сугробы, как в окнах льда узорные следы.

«Услышите, и покоряйся яко с нами Бог...»

-А сервелату можно?

-Завтра Рождество. Дотерпишь. Спать ложись.

И ночью долго выла за окном метель, тепло и тихо с синего мороза в доме было, и снилось Шишину, что вот, волхвы, одеты в волчьи шкуры вдруг из шкафа вышли, и бродят в кухне на двух лапах, сервелат грызут, и языками из подноса студень лижут. И пело в голове «Твое Христе...» и «Дева днесь присущего рождает…»

«Христорождаши слави…», серебряные вьюшки за окном, и в веточках морозных все стекло. Крахмально белый день, как простынь смерз на бельевой веревке, снег вьюжный, скрипкий, необыкновенный снег. «И убояться знамений твоих живущие в пределах, и утро, вечер возбудиши славою твоей, и напоиши бразды, равняши глыбы, стези источат, на лето благости твоя…»

«И дух его на мне, его же ради поможи нам в благости живущи, и исцелите сокрушенным сердце мо отпуще, слепым прозренье, и нареши Лета нам Господнее твое. Одъяша овни, овчи, удоля и множить пищи воззовут и воспоют…»

- На святки прежде приходился, Саша, Новый год. Но черти эти, будь они неладны, приняли закон от юлианского сменить в григорианский, и новый год теперь на самый пост. Грешно. Народ налижется в свино, а первого, на светлый день, на Вонифатия дожрется. Сволочь, сволочь Саша, наш народ.

-А можно сервелату?

—Тьфу! – Сказала мать, и сервелат из холодильника достав снимала с сервелата тряпку и фольгу, любовно протирала с пленки пот и плесень, и завернув обратно, убирала. Давала горькой каши с ситным постным.

- Сегодня первое. На первое, к сословью мучеников принят Вонифатий. День его, – садясь напротив, говорила мать. – Был мученик великий, истин, пострадал крепчайше за Христа, мощами возвратив и верою пославши Вонифатий блажне. Молить за нас, в прощение грехов…

Но Шишин Вонифатия не любил за сервелат.

-А как терзали, мама, Вонифатия?

-Сто раз рассказывала… хватит!

Но Шишин ждал, что мать в сто первый раз расскажет, как терзали Вонифатия, смотрел на мать.

«Был Вонифатий раб у римлянки богатой Аглаиды. И в беззаконные сожительства с ней состоял. Как эта тварь твоя с Бобрыкиным до свадьбы. И вот обоих затерзало. Чтоб омыть грехи решила Аглаида Вонифатия послать к мощами святых, чтоб Храм потом на них воздвигнуть. Поехал Вонифатий за мощами, приехав же, пошел на городскую площадь, где мучили, пытали Христиан. И потрясенный стал тогда он руки мученикам целовать, в виду у стражей. Тогда схватили Вонифатия и начали пытать.

-А как пытали?

-Пытками пытали.

-Какими?

-Били. Так уж били, Саша, что мясо отпадало от кости, кололи иглами под ногти…

-Умер Вонифатий?

-Господь благословил не умереть.

-И что тогда?

- И влили в горло олово расплавлено ему.

-Тогда он умер?

-Силою господней нет, – сказала мать.

-А дальше что?

-А дальше, на следующий день увидев, что Вонифатий жив, то кинули в котел его с кипящими смолами.

-И умер?

-Нет! Но, только вспыхнув вылилась с котла смола в неверцев и обожгла мучителей его.

«Никак не умирает Вонифатий этот…» – мрачно думал он.

- И был тогда приговорен он к усеченью. И в усечении из ран его пролилось молоко. Увидев это уверовали многие в Христа.

-От усеченья умер Вонифатий?