Убить Бобрыкина

– Нет вроде ничего, – сказала Таня. – Знаю! Давай ее попробуем магнитом! – и магнитом в раздевалке школьной искали в Шишине иголку, но так иголки в нем и не нашли.

– Здорово, Шишкин ежик! – сказал Бобрыкин ненавистный, из спины у Шишина достав иголку. – Обрастаешь? Молодца, Чернобыль! – и на карман под галстук Шишину иголку приколол.

Глава 28

Мосгаз

– Кого-то черт несет, – сказала мать и, к двери подойдя, не открывая «кто?» спросила.

– Мосгаз, – представились, – откройте!

Мать перекрестилась: «Господи помилуй…!» и бросилась от двери, заметавшись: «Прячься, Саша! Прячься!». И Шишин под кровать залез, а перестав дышать от ужаса, проснулся, и из-под кровати за тапками вошедшими следил, не зная – мать ли ходит в них…

«…Приходит он в квартиры, показанья счетчиков снимать, несет с собой топорик новый, купленный в универмаге ГУМ, а ГУМ от нас недалеко… Недалеко! Всего четыре остановки с пересадкой на метро… – рассказывала мать. – …На Соколе, на улице Балтийской, где раньше бабушка твоя жила, он в дом вошел, прошелся по квартирам, звонил… звонил… никто не открывал, и только семилетний мальчик, такой же, Саша, идиот как ты, открыл ему, Мосгаз достал топорик, зарубил его, и детский свитер взял, и 60 рублей с копейками с трюмо, флакон одеколона Шипр, и пляжные очки…»

И Шишин с грохотом во сне задвинул ящик, в котором пляжные очки у матери лежали, с отвращеньем покосившись на двоившийся в трельяже флакон пустой одеколона Шипр.

Связав веревками, чтоб не упал с кровати, не убился, задув над ним свечу, мать вышла озираясь, невидимая в темноте шурша газетой. Прошла за стенкой, цепочкой звякнув приоткрыла дверь на лестницу пустую, проверив, не стоит ли там Мосгаз, и так же быстро заперла на три замка: высокий, средний, нижний, проверила цепочку, подергав ручку, прислушиваясь замерла… Он тоже замер, привыкая к темноте, и кто-то под кроватью тени полог шевелил, и волосы вставали дыбом, едва подумаешь, кто мог быть там...

– Тссс!.. Санька, это я! – сказала Таня. – Проклятый мистер Сайкс, убийца, эксплуататор детского труда, связал тебя! Но если мне удастся развязать веревки, мы уйдем, как Ненси с Оливером Твистом. Уедем на кабриолете навсегда! – и торопливо пальцами, зубами, коготками подцепляла, развязывала матерью плетенные узлы…

– Готово! Побежали… – крепко за руку схватила, увлекая за собой к окну.

– не бойся, не оглядывайся! Прыгай!

И прыгнула сама… Дверь распахнулась, Шишин оглянулся…

– Совсем осатанел, чумной! – сказала мать, протягивая руки, схватив за шиворот пижамный, оттащила, повалила на пол, и замотала Шишина в ковер…

– Сашенька, сынок, вставай, девятый час…

– Давай не так пойдем! – однажды предложила Таня.

– Давай. Но так короче, – ответил Шишин, опасаясь, что если выйдет очень уж длиннее, то мать ему устроит.

«Устрою! Вот увидишь!» – в голове пообещала мать, и Шишин оглянулся на окно. В окне стояла мать.

«Стоит, – подумал он, – стоит... Как не оглянешься, откуда не посмотришь, всегда стоит и смотрит, хоть ты что!..»

– Там мать стоит.

– Она всегда стоит, – сказала Таня. – Ты не оглядывайся только, да и все. Тогда она тебя не заподозрит…

– Не заподозрит в чем?

– Ни в чем не заподозрит. Видишь кошку?

– Где!? – встрепенулся Шишин, кошек он любил.

– Да тихо! Там…

– Да! Кошка! – поразился Шишин.

Кошка оглянулась, с опаской щурилась на них.

– Кис-кис! – окликнул Шишин.

– Да тихо, говорю! Вспугнешь!

– Кыс-кыс… – позвал потише Шишин, и, разевая лапы, кошка деранула прочь. Стеля хвостом, пересекла пустырь и оглянулась у гончарной бочки, с таким пожарным видом, будто победила их.

– Вспугнул… эх, ты! – сказала Таня.

– Да… капитально припустила…

С подозрением кошка издалека на них смотрела, готовая рвануть, рвани они…

– Наверно что-то натворила, раз боится, ишь! – с уважением заметил Шишин, хмуря лоб, и кошка отошла еще на десять лап, и снова оглянулась. – Подозрительная кошка…

– А я тебе о чем? – спросила Таня.

– О чем?

– У всех кто оглянулся, вид такой…

– Какой?

– Как будто натворили что-то…

– Да, капитально… – согласился он и снова оглянулся на окно.

В окне стояла мать.

– Да не оглядывайся ты! – сказала Таня. – Оглянешься – щелбан! Нет! Десять щелбанов, без всяких там! – и дернув за рукав, поволокла куда-то, так ничего как следует не объяснив…

Они пошли по улице Балтийской в день безлюдный, и ветер тряс троллейбусные провода, а те гудели, отчетливо и скучно.

– Как мертвые гудят, – сказала Таня. – Брррр… идем скорей!

Скорей по улице Балтийской в день безлюдный пошли они, и провода как мертвые гудели. «Брррр», – подумал он. У синего пальтишка Тани боком близко топал, и все ему казалось, что вот-вот уже закончится дорога эта, и сразу же начнется та, другая: другая площадь, фонари и люди какие-то другие, а не те… Он шел и ждал.

Но было холодно, дорога не кончалась, странно в тишине шаги двоились, точно кто-то следом в след… Он оглянулся

– В последний раз предупреждаю! – пригрозила Таня, но разлетелось, что предупредила, в ушах осталось только, что в последний раз, в последний раз…

– Такая холодрыга, да? – спросила Таня.

– Да, капитально… – согласился он.