Убить колибри

Москва была обречена на сожжение, в ней больше не оставалось праведников, от нее отвернулся Бог.

Ольга вдруг заметила, что от Трубной, вверх, бульвар был свободен от мглы. Снег за чугунной решеткой был чист, монастырский крест золотился, хвостовые огни впереди идущих машин краснели, сочные, как рубины.

Ольга взлетела к Мясницкой, но та тонула в клубах, Центральный почтамт дымился, вся улица, где находился китайский дом с драконами и каменный лев перед аркой, – все было окутано мутью.

Ольга скользнула сквозь пепел, впереди опять было ясно. На Чистых прудах вокруг елки кружили конькобежцы, на сталинском доме, освещенные прожектором, высились скульптуры сталеваров, ученых, колхозниц, и на их головы были нахлобучены папахи снега. Дальше все опять погружалось в туман. Но узкий переулок, выходивший на бульвар, был свободен, и Ольга вильнула туда.

Ей казалось, что в этой туманной гари остаются узкие прогалы, еще не подверженные тлению, сохраняются незадымленные проулки и улочки, и кто-то невидимый указывает ей путь, направляет в эти улочки. Она повиновалась неслышным указаниям, следовала за незримой путеводной звездой. Блуждала в каменных теснинах, ускользая от тлетворного дыма.

Ее вывело на Кремлевскую набережную. Кремль был занавешен дымной кисеей, грязно-коричневый, с тусклыми звездами. Но река была озарена, по ней среди льдин пробиралась баржа, и на мачте чудесно горели красный и зеленый огни.

Поводырь, который, казалось, бежал перед машиной, указывая путь, обвел ее вокруг Кремля, мимо Пашкова дома, Манежа – все тонуло в клубах. Но Тверская, как ослепительная река, хлынула ей навстречу своим великолепием, ночной роскошью, огненными водопадами.

Елка была похожа на императрицу, в кринолине, усыпанную бриллиантами, в зеленых и голубых шелках. Витрины горели, как золотые слитки. Центральный телеграф казался розовым ледяным дворцом в бегущих огнях, с голубым оком, которое вращалось в серебряной глазнице.

Ольга мчалась по Тверской, испытывая внезапное ликование, освобождение от бредовых наваждений. Пушкинская площадь дохнула волшебством, восхитительными ожиданиями и предчувствиями. Памятник в аметистовых лучах казался темно-серебряным. По фасаду «Известий» бежали драгоценные письмена, словно кто-то быстрой иглой вышивал чудесный орнамент. Угловой сталинский дом был невесомый, парил, держался в воздухе на пылающих лучах.

Ольга узнала этот дом, поняла, что стремилась к нему, блуждая в туманных лабиринтах. Из этого дома исходило чудесное притяжение, влекло к себе. В этом доме жил странный человек с синими восторженными глазами, глядящими на нее с обожанием. Там находилась чудотворная икона, и это она посылала ей путеводную звезду из хрупких лучей, что украшала ее малиновое облачение. И Ольге страстно захотелось увидеть этого человека, заглянуть в его обожающие глаза, услышать его сбивчивые повествования, в которых она улавливала не смысл, а небывалую сладость.

Ольга не понимала, как может его сейчас увидеть. Она не помнила номер его квартиры, не знала кодов, открывавших въезд во двор. Но если это было угодно путеводной звезде, что вела ее по Москве, то эта лучистая золотая звезда поможет им встретиться.

Она подъехала к дому со стороны Палашевского переулка. Въезд во двор преграждали ворота. Но ворота, как в сказке, по ее хотению медленно растворялись, из них выезжала машина, и Ольга скользнула между открывшимися створками ворот и оказалась в заснеженном дворе, сплошь уставленном машинами.

Желтели окна на высоких этажах, шумела по другую сторону дома Тверская. Ольга знала, что сейчас увидит его. Волшебная сила, что привела ее к дому, сделает так, что они через минуту увидятся.

Он шел через двор к подъезду, в длинном пальто, в меховой шапке. И когда она встала у него на пути, замер, глаза его в темноте были синие и сияющие, и лицо стало изумленно-счастливым:

– Вы? Я сейчас думал о вас! Представлял вас! Может быть, вы мне мерещитесь?

– Я не привидение, – засмеялась она. – Если вы пригласите меня к себе и угостите чаем, убедитесь, что я не привидение. Привидения не пьют чай!

Путаясь в ключах, он впустил ее в подъезд. Медленный лифт, тягуче вращая колесами, поднимал их на верхний этаж. И пока они возносились, близко от нее, восхищенные, обожающие, синели глаза.

– Вот чай, очень крепкий. Как деготь. Завариваю, когда ночью работаю. Чем еще угостить? – Он радостно суетился, наливал в чашку густую, благоухающую струю чая, подвигал сахар, варенье. – Думал о вас, и вы появились. Как в тот раз! Как чудо!

– Не знаю, как вас снова нашла. Ехала по Москве, плутала. Город какой-то тусклый, замутненный, как зеркало, закрытое крепом. Не узнавала ни улиц, ни домов. Но кто-то меня вел, как будто клубочек катился, и я за ним. И прямо к вашему дому.