Убить колибри

Она вернулась домой и застала мужа, который собирал свой дорожный баул. Окладников вновь отправлялся в командировку, на этот раз в Сирию. Ольга, увидев, как он складывает в саквояж рубахи, испытала к нему внезапную нежность, чувство вины, благодарность, свою от него зависимость, ту, соединяющую их обоих чудесную тайну, которую она носила в себе и о которой он не догадывался. Она хотела открыться мужу, сказать, что у них будет ребенок, но удержалась, пугаясь неправды, страшась этой неправдой навредить притаившемуся в ней робкому и беззащитному чуду. Она признается мужу, когда тот вернется. Уставший, загорелый от южного солнца откроет дверь, и, обнимая его, она скажет: «Знаешь, у нас будет ребенок!»

– Боже, ты опять в командировку! Неужели нет других, помоложе? Дай я уложу, а то помнешь! – Она перебрала уложенные в баул рубашки, добавила носки, носовые платки. – Обязательно возьми теплый джемпер. И шарф. Какая там погода? И зачем ты туда летишь? Там стреляют, эти чудовищные банды! Опять напасть на русскую голову!

Окладников с тихой зачарованной улыбкой смотрел, как руки жены погружаются в мягкую стопку рубах. Ему хотелось поцеловать ее длинные пальцы, белое узкое запястье, произнести нежное, успокаивающее слово. Какое счастье, думал он, что можно смотреть на ее прекрасные руки, что в люстре под потолком переливается крохотный хрусталик, что у него есть дом, в котором будет ждать его родная женщина.

– Командировка не долгая, не дольше недели. Вернусь и возьму отпуск. Может, поедем в мою деревню? Оренбургские степи весной прекрасны. Увидишь дом, где я родился. Познакомлю тебя, наконец, с моими родителями. Они хорошие, добрые, не знакомы с тобой, но любят тебя.

– Конечно, поедем к тебе в деревню. Я очень хочу. Давно мечтала посмотреть дом, по которому ты бегал босичком. Мечтаю посидеть на табуреточке, которую ты смастерил и разукрасил цветными пуговицами. Сяду и загадаю желание, а какое, тебе не скажу. И то дерево, на котором еще сохранилось кольцо от качелей. Мы соорудим качели, и пусть нас раскачивает. Я буду ахать от страха, прижиматься к тебе, а ты, пугая меня, будешь все сильнее раскачиваться.

– Ты правда хочешь поехать? – Его большое лицо посветлело, и она так любила это внезапное озарение, когда его суровое, твердое лицо вдруг становилось нежным и восхищенным. – Я тебя поведу к одному овражку в степи. Там весной расцветают красные цветы. Они клейкие, похожи на маленькие колокольчики. Я называл их «богатырскими цветами». Думал, что богатыри в старину ехали на конях через степь, среди этих красных цветов.

– Как мне хочется их увидать! – Она знала, что увидит цветы, что они пойдут через эти красные липкие колокольчики, и он уже будет знать о ребенке. Их неродившийся сын будет окружен этими цветами, степными весенними запахами, тихими птичьими свистами. И желание, которое она загадает, сидя на волшебной скамеечке, будет о сыне, о его появлении на свет, о благодати, которая будет царить в их семействе.

В прихожей раздался долгий резкий звонок.

– Кто это? – удивилась Ольга.

– Должно быть, генерал Симаков с четвертого этажа. Старику скучно, он, ты знаешь, иногда забредает по соседству поговорить о политике.

Окладников пошел открывать, а Ольга, досадуя на неурочный визит, укладывала в баул теплый свитер, плотный шарф, глядя на удалявшегося в прихожую мужа.

Дверь отворилась, и в прихожей появился Челищев. Ольга видела его потрясенное безумное лицо с воспаленными синими глазами, золотую бородку, провалы щек, которые казались впадинами, полными тени. Ахнула и пошла в прихожую, чувствуя падение в пустоту, куда проваливалась ее жизнь.

– Я пришел. Неурочный час. Лучше теперь, разрубить. Вы поймете. Ваш опыт. Офицерская честь. Вы любите, оттого и поймете. Она не вольна. Это ребенок любви. Нас повенчала Богородица, наш брак на небесах. Сын дан Богом, потому и Богдан, – Челищев сбивался, захлебывался. Мысли толпились, обгоняли друг друга и не все превращались в слова.

– Вы кто? Что вам надо? – Окладников строго смотрел на безумца, не пуская его дальше в прихожую.

– Понимаю, для вас оскорбление. Невыносимо. Страдает честь, самолюбие. Но есть более высокие вещи, чем самолюбие. Ее счастье, счастье ребенка. Она уйдет со мной. Мы будем счастливы, у ребенка будет отец. И над нами будет Покров Богородицы.

– Да что вы бормочете, черт возьми! Убирайтесь! – Окладников гневно толкнул Челищева, тесня его к порогу.

– Она не могла вам сказать, – Челищев упирался, растопырив руки. – Она вас боится. Боится грубой силы. Военной силы. Понимаю, у вас несчастье. Был Чернобыль, звезда Полынь. Но за ваше несчастье она не должна платить. Она пришла ко мне. Ее привела Богородица. Это не грех, не грехопадение. Это по Божьей воле. У нас будет сын. Мы уедем. Я буду работать. Хоть учителем, хоть почтальоном. Вы мужественный человек, герой. Это будет ваш самый геройский поступок. Это увидит Господь!

– Что такое? – Окладников обернулся к Ольге. – Кто этот сумасшедший? О чем это он?