Как мне представляется, вопрос о том, должен ли театр приспосабливаться к толпе или толпа к театру, решен раз и навсегда. Еще со времен античности простой зритель если и мог понять — или притвориться, будто понимает — комических и трагедийных авторов, то лишь потому, что сюжеты их были знакомы ему с детства, объяснялись по ходу пьесы не менее четырех раз, да и то чаще всего их предваряли комментарии хора в прологе. Так и сегодня зритель идет в Комеди-Франсез на Мольера или Расина, поскольку играют их точь-в-точь как встарь — однако можно не сомневаться, что собственно суть этих пьес останется для него не ясна. Поскольку мы еще не привыкли выпроваживать вон тех, кто ничего не понимает в происходящем на сцене, и освобождать зал в перерывах между актами, не дожидаясь, пока недовольные с воплями начнут ломать мебель, удовольствуемся не раз доказанной истиной, что зал жаждет (и готов отстаивать это право) произведения упрощенного, а стало быть, совершенно не оригинального и уже одним этим более доступного, нежели изначальный текст; хотя бы на первый день такая пьеса и оставила публику в благодарном отупении и, соответственно, безмолвии.
Однако придут на первый день и те, кто научился понимать.
Если уж мы решили снизойти до зрителя, необходимо дать ему две вещи, и наш спектакль здесь не исключение. Прежде всего, это персонажи, которые рассуждают, как и он сам (сиамский или китайский посланник, пришедший на «Скупого», будет готов побиться об заклад, что скупец останется посрамлен, а шкатулкой завладеют его противники); чьи слова он понимает с уверенностью, что достаточно умен для их острот — такое чувство не редкость, например, для публики г-на Донне, — и ощущением сопричастности происходящему на сцене, избавляющим от тягостной нужды гадать, что же будет дальше. И второе — это
Однако если сыщется во всей вселенной на море бездарей человек пятьсот, в которых есть хоть капля Леонардо или Шекспира, не следует ли даровать этим пяти сотням здравомыслящих мужей то, что так щедро расточает перед своими зрителями г-н Донне, а именно: в зале — отдохновение от невразумительных действующих лиц и перипетий сюжета, и на сцене — захватывающие события, которые легко предвосхитить?
Далее следует перечень некоторых частностей, для этих пятисот умов особенно невыносимых, непостижимых и загромождающих сцену безо всякой пользы — прежде всего речь пойдет о
Декорации — причудливый гибрид: они не являются ни полностью естественными, ни искусственными. Если бы оформление слепо вторило природе, мы получили бы ненужную кальку… Бывает, сама природа играет роль декораций, но об этом позже. Но и искусственным декор назвать нельзя, поскольку он не позволяет художнику в полной мере воплотить на сцене его личное видение окружающего мира — или, еще лучше, создать свой собственный мир от начала и до конца.
Меж тем стремление поэта, творящего для посвященных, перенести на сцену декорации, которые бы нарисовал он сам, чрезвычайно опасно. Ведь на письме тот, кто по-настоящему умеет читать, всегда сам обнаружит смысл, сокрытый в произведении словно бы для него одного, сам отыщет тот вечный и невидимый поток, который именует он
Существует две разновидности декораций: внутренние и под открытым небом. Оба эти типа стремятся воспроизвести закрытые помещения или природные пространства. Не будем возвращаться к раз и навсегда решенному вопросу об идиотизме оптических иллюзий; отметим, однако, что подобные иллюзии способны обмануть лишь тех, кто обладает грубым зрением (а попросту сказать, не обладает им вовсе); тех же, кто окидывает природу умным и избирающим взором, подобные уловки — нелепый шарж невежды — могут лишь возмутить. Как гласит предание, Зевксис обманул диких зверей, а Тициан — трактирщика.
Декорация, выполненная художником непрофессиональным, больше походит на абстрактное представление сцены, передавая ее основную суть; любую декорацию можно приблизить к такой простоте, сохраняя только действительно необходимые детали.