Убю король и другие произведения

Хам отступал, расталкивая толпу острым краем своей ракушки; клешни его нерешительно раскрывались, точно губы пытающегося что-то промямлить человека. Однако меч Пресвитера, который грозно сверкал, покидая свое ложе из ядовитых змей, теперь зазубривался даже о волоски на панцире врага.

Тогда Фаустролль решил привести в действие челн. Сильнее, чем обычно, натянув поводья, он резко наклонил корабль (поскольку с помощью этого нитяного руля он управлял не плоской лопастью, висящей сзади, а напротив, усевшись на носу, мог двигать килем то вверх, то вниз, налево или вправо, в зависимости от того, куда хотел попасть; наш узкий медный парус отливал багрянцем, как будто полная луна, я же старался силою присосок удержать корабль на вероломно скользком камне), и устремил мою корму на монстра. Края нашего судна сомкнулись свадебным кольцом или двуглавой амфисбеной, которая, точно Нарцисс, сливает в поцелуе голову и хвост.

Благодаря этой военной хитрости Пресвитер Иоанн легко нагнал спасавшегося бегством Хама — тот резво ускакал вперед, пока его соперник боролся с дюжиной разъединявших их ступеней, — отсек заветную ракушку одним движением продолженной мечом руки и раскромсал его гузно на части по числу собравшихся в нефе людей; однако ни он сам, ни кто-либо из нас, за исключением Горбозада, отведать сего кушанья не пожелал.

Иначе говоря, сражение вполне могло поспорить с перипетиями полуденной корриды, если бы бык по имени Зад-в-скорлупе не силился укрыться от последнего удара, а принял бы его в честном бою.

Меж тем украшенный каменьями вещун снова поднялся на помост с намерением завершить некстати прерванную речь. Паства, очистившись от скверной ауры владевшего ее умами Хама, рукоплескала.

Мы же отплыли к расположенным поблизости колоколам острова Звонкого, и доктору больше не требовалось сверять дальнейший путь по звездам — точно лучи далекого светила, дорогу озаряли витражи, под стать словам переливавшиеся множеством оттенков.

XXIII Об острове Звонком

Клоду Террасу

«Поистине счастлив тот мудрец, — говорится в „Ши цзин“, — который, уединившись в затерянной долине, услаждает свой слух звоном кимвалов и, пробуждаясь в одиночестве, восклицает: „О никогда, клянусь, не позабуду я этого блаженства!“»

Правитель острова, после всех подобающих случаю приветствий, препроводил нас к своим плантациям, бамбуковое ограждение которых заменяло ему эолову арфу. Выращивались там в основном тарола, раванастрон, самбука, архилютня, пандури, кин и че, виелла, вина, магрефа и гидравлос. За стеклами оранжереи тянул вверх свои многочисленные шеи и столпы гейзероподобного дыхания паровой орган, подаренный в 757 году Пипину Константином Копронимом, а на сам остров Звонкий доставленный святой Корнелией Компьенской. В воздухе носились ароматы малой флейты, гобоя д’амур, контрафагота и сарюсофона, бретонской, итальянской и шотландской волынок, бенгальской трубы, геликон-контрабаса, серпента, механического пианино, саксгорна и наковальни.

Температура на острове, если верить показаниям термометров, зовущихся здесь сиренами, стоит умеренная. В дни зимнего солнцестояния звонкость воздуха снижается с ноты кошачьих проклятий до жужжания пчелы, а деловитое гудение шмеля становится не громче шелестящих крылышек мухи. Летом же все упомянутые растения зацветают, достигая той обжигающей пронзительности, с которой насекомые проносятся над травами земли нашей. По ночам Сатурн бряцает систром своего кольца, а солнце и луна, встречаясь на закате и рассвете, приветствуют друг друга громом расходящихся тарелок.

— А-га! — промолвил было Горбозад, желая обособить свой голос до того, как он сольется со звучавшей всюду музыкой, но в этот миг небесные светила столкнулись в дружественном поцелуе, и плантатор пожелал восславить это благозвучное событие:

— О, счастлив тот мудрец, — вскричал он, — что внимает пению кимвалов на горном склоне; восстав ото сна, никем не потревоженный, он поет: «Нет, никогда, и мое слово в том порукой, не попрошу я у богов большего, чем уже имею!»

На прощание Фаустролль выпил с ним полынной водки, настоянной на травах здешних гор, покуда наш челн выпевал под моими веслами хроматическую гамму предстоявшей дороги. Тем временем голый младенец и седой старик — они стояли каждый на цветочном пестике, тянувшемся к двум звездам, что отбивают час слияния и час расставания владений дня и мрака — взносили к двойственному диску золота и серебра такую песнь:

Старец домычал последовательность срамных слогов, и неземное сопрано, влившееся в хор серафимов, тронов, властей и прочих ангельских чинов, повторило:

… pet, a-mor mor; oc-cu-pet, cu, pet, a-mor ос-си, semper nos amor occupet.