Убивство и неупокоенные духи

Иногда хорошую цену давали за самые неожиданные предметы. Покупатели ожесточенно торговались за «молитвенное кресло» – возможно, конечно, что на нем преклоняли колени, обращаясь с прошением к Богу, но гораздо вероятней, что на него садились барышни Купер, натягивая тонкие чулки. Викторианцы и мебельные мастера времен неоготики умели талантливо приспособить средневековый предмет к современным домашним нуждам. Например, церковные шкафы для священных сосудов: раньше там хранились потиры и дискосы для евхаристии, но викторианцы разместили в них чайные сервизы и молочные кувшины. Серебро приспосабливалось особенно удачно: многие ложки для варенья имели форму коронационной ложки для миропомазания монарха, всходящего на трон. «Комоды» для дамской спальни, стыдливо скрывавшие в себе ночной горшок, выглядели чрезвычайно готично, так что нечасто выпадавшее викторианским дамам удовольствие от дефекации – выталкивания пробки, закупорившей кишечник, – усиливалось сознанием исторической преемственности. Эти «сортирные ящики», как называли их в Кружке, пользовались спросом у любителей антиквариата по всей стране. Из них получались хорошие тумбочки под лампы. В «Белеме» нашлось несколько экземпляров этой полезной вещи, оставшихся со «дней побед и гордой славы»[66] Куперов.

Молитвенное кресло… Торги шли все быстрей и энергичней, а Брокуэлл задумался об отношениях своей семьи с религией. Дженет, она же матер, которую он никогда не видел, явно была глубоко верующей в евангелическом, веслианском духе, как и Уолтер, который тоже умер еще до рождения Брокуэлла. Оба были великие молитвенники. И прилежно отделяли десятую часть своего скудного дохода, библейскую десятину, на храм и на благотворительность. Родри ходил в церковь лишь изредка, но жертвовал щедро. Заплатка на совесть? Мальвина задолго до смерти перестала ходить в церковь, даже изредка не заглядывала. Инвалид. Иногда священник приходил ее проведать, пил чай и смеялся – заметно чаще, чем требовалось по смыслу беседы. Но в одном из тех задушевных разговоров в «Белеме» Родри сказал нечто очень важное.

– За всю нашу совместную жизнь я ни разу не видел, чтобы она молилась.

Он произнес это с изумлением, по которому стало ясно, что сам-то он молится – вероятно, втайне, но все равно искренне. Если бы их религиозная жизнь шла бок о бок, может быть, потребность Родри в истине и верности стала менее жгучей? Будь у них вера, в которой они могли бы, так сказать, двигаться свободно и дышать полной грудью, – может, им не обязательно было бы жить в суровом мире, построенном на понятии долга?

Мне, вдумчиво глядящему на сцену, кажется, что я знаю ответ. Родри и Мальвина попали на самый конец великого евангелического движения в христианстве, когда могучий импульс, сообщенный ему Джоном Весли с учениками, начал угасать и уже не преисполнял тех, кто верил, что верит. Могла ли Мальвина, чью семью погубили церковные амбиции и церковное лицемерие, верить всей душой? Она была не святая, а для того, чтобы продолжать верить – горячо и смиренно – религии, которая принесла гибель, унижение и чувство, что тебя предали, нужны стойкость и пламенная душа святого.

Что же касается Родри, он расстался с церковью, хоть и не с верой, по другой, отчасти забавной, вполне понятной и простительной причине. Он перерос методизм. В нем было сильно эстетическое чувство, хоть и не утонченное, необразованное, и отвратительные храмы евангелизма, вроде Церкви Благодати, построенной Макомишем, его смешили. Если это – Дом Господень, значит у Господа отвратительный вкус. Если люди, которых Бог собрал в этом доме, – Его избранный народ, то большое спасибо, пускай Он сам с ними и общается. Как журналист, Родри знал слишком много о слишком многих из этих людей, чтобы принять их как равных по интеллекту или этическому уровню. Он не питал к ним злобы – лишь капельку снобизма, даже в чем-то оправданного.

Снобизм, как и любое другое принятое в обществе чувство, обретает характер в зависимости от того, кто его испытывает. Считается, что сноб – мерзкое существо, которое упивается мелкими, несущественными отличиями от других людей. Но можно ли назвать снобом человека, принимающего душ каждый день, за то, что он сторонится другого – того, кто моется и меняет рубашку, носки и трусы раз в неделю? Неужели гурман обязан панибратствовать с варваром, считающим утонченной трапезой лепешку из рубленой плоти мертвых животных и бадью жареной картошки, вымоченной в уксусе? Неужто мы осудим женщину с первоклассной геммой в кольце за то, что она дурно думает о другой женщине, чьи пальцы унизаны фальшивыми бриллиантами? Родри перерос людей, которые были типичными представителями – не то чтобы веры его отцов, но того, во что эта вера выродилась в современном мире.