Убогие атеисты

– Не беспокойся. Женщинам ни к чему игры в войнушки. Мне до лампочки оба лагеря. Это, конечно, мило и порой даже полезно устроить игрушечный суд с адвокатами и прокурорами, но эта суматоха быстро приедается. Наскучивает. И, более того, это соперничество, кто выкинет штучку покруче, может вызвать привыкание. Раз – и вы оба втянуты в болото зависимости. От славы. От чувства собственной важности. От болезненного страха занять второе место… – излагает давно созревшие мысли.

– Не преувеличивай, – хмыкает, остывая, парень.

– …Я же самодостаточна. Я ухожу из вашей войны. Не хочу быть ни на чьей стороне. Мне ни к чему доказывать свою правоту и занимать первенство. Стану независимой. Займусь сомовыражением…

– Чем? – скептически фыркает.

– С греческого «soma» переводится как «тело», – терпеливо объясняет. – Складываем одно с другим и получаем «сомовыражение», выражение чувств при помощи тела, вместо вашего пафосного «само». Может быть, кто-то подтянется и ко мне. Раздобудем дом на колёсах. Станем дикими танцорами… – мечтательно распевает Фитоняша, наматывая локон на указательный палец.

– Ох! Брось эти выдумки… – начинает Гот, но фантазёрка обрывает его.

– Опять ты душишь чужие грёзы! Зыркаешь ревностно, как бы никто другой тоже чего-нибудь не добился. Препятствуешь чужому развитию, чтобы одному блистать. А когда рядом зарождается ещё какая-то концептуальная идея, ты бесишься. Для тебя она сродни риску! – бьет словами наотмашь.

– Откуда тебе знать, психоаналитик вылупившийся? – сжимает челюсти Гот.

– Это видно, глупенький. Как ты сразу напрягаешься. Только не бойся. Мой проект никак не затронет твой. Моя задумка не претендует на вечное существование. И в признании я не нуждаюсь. Мне достаточно одного своего тела. Даже для любви. У меня есть Фотоняша. А у тебя нет никого! – щиплет за больное.

– Тешь сколько угодно свои иллюзии. Только я тебе и слова плохого не сказал. Речь вообще тебя не касалась. Дело в том, что истина Чмо мешает моей истине! Если он продолжит и дальше разъезжать по больницам, как грёбаный клоун в парике, то сместит меня. А это нечестно. Это путь по головам. Он не имеет права меня притеснять! – никак не угомонится Гот.

К сожалению, Фитоняше всё равно на его проблемы. Пусть жалуется, увеличивает её злорадство.

Незаметно между ними вновь пробегает чёрная кошка.

Фитоняша презрительно провожает взглядом Гота, который хватается за новенький телефончик и бросается снимать видео. Жалкое любительской видео в формате селфи.

А девушка ставит музыку и разогревается перед танцем. Вытряхивает склоку из памяти и сосредотачивается на том, что творится внутри. Сосредотачивается на напряжённом прессе. На крепких мышцах ног. На послушании рук. И ей хорошо.

Зарождение греха

Гот в ярости. В бешенстве. Он разъярён. Швыряет мольберт на пол, пытаясь достичь максимального грохота. Будет ещё какая-та девчонка лапать его душу, оголять скрытые, но истинные цели всего замысла! Соплячка! Пустышка! Годная для хождения по подиуму и надувания губок! Чтоб она понимала! Вечное недооценивание женщин…

Готу жалко себя. Его постоянно гнобят. Постоянно топчут. Хочется отомстить всему миру. Поставить всех на место. Желательно – в угол. Гот возвращает мольберт в правильное положение и берётся за кисточку. Он изобразит будущее. Поставит каждого угнетателя, каждого смехача в угол. А себя в центр. И дороже этой картины уже ничего никогда не возникнет.

С ненавистью заполняет нижний левый угол Фитоняшей. Абстрактными формами. Ассоциативными цветами. Что-то отдалённо напоминающее губы, нанизанные на шпильку каблука. Забавный малиновый шашлык.

Но внезапно приступ вдохновения прекращается. Пузырь азарта лопается. Его протыкает глухой стук в дверь. Тихий, но продолжительный.

Гот глубоко втягивает носом воздух, как бы прося Бога наградить его терпением, покидает позу, точно каменная статуя, постепенно превращающаяся в живое. Дорога до прихожей кажется долгой и полной препятствий. Голова словно наполняется сном, но тем не менее Гот добирается до порога и открывает дверь, не спрашивая «кто» и не заглядывая в глазок.

Конечно, к нему возвращается его строптивый блудный сын. Не на коленях, но с робостью во взгляде, который вопрошает: «Можно войти?»

– Явился? – холодно шипит Гот, оккупируя проход.

Его фигура загораживает густо-жёлтый домашний свет. Под ногами путается Боль, встречая незваного гостя.

– Прости. Я не должен был уходить так, – признаёт нерадивый беглец.

– Как? – криво усмехается художник, чья одежда привычно заляпана краской.

– Ну, сгоряча. И надолго. И глухо. Без каких известий. Ты впусти меня, мы поговорим, – чуть не плача, предлагает Чмо.

– О чём? О твоей ненависти ко мне? – не устаёт Гот. Он ни за что не спустит этому парню всё с рук. Он вдоволь насладиться его раскаяньем. Выбьет все слёзы. Заставит скулить и просить прощения.

– Что ты? Нет! Я не ненавижу тебя! – восклицает. Порывается обнять.

Гот брезгливо отшатывается.

– Стебаешься? И как тебе не стыдно лезть ко мне и заявлять, что хорошо относишься?! – низко и агрессивно спрашивает.