Убойная примета

– Шинкаренко, говоря откровенно, – козел, – резко сказал Лукашин и поискал глазами пепельницу: – Курить у вас можно? Спасибо… так вот. – Он чиркнул зажигалкой, прикурил и сильно затянулся. – Шинкаренко – законченная мразь, якшается с криминальными авторитетами, баб с ними в саунах трахает. Полрайона гордится, что у них свой мент в вашей конторе. Не знай я Газиева, представление бы на него написал к чертовой матери.

– За него Ольховский подписывается.

– Максим, да пусть за него хоть наш губернатор, дай ему Бог счастья, подписывается. В розыске такая крыса завелась. А вы знаете, что Шинкаренко в тесных отношениях с Вовой Марухно?

Вова Марухно был районным смотрящим. Этого оперативники не знали, полагая, что капитан Шинкаренко подвизается в воровских кругах пониже.

– Вижу, не знаете, – правильно понял его Лукашин и снова затянулся, потом резким движением затушил сигарету в пепельнице. – А у Вовы Марухно в подручных ходит такой Лось, который ездит с Шинкаренко по району и чуть ли не за братана родного его выдает. А Лося несколько раз видели на бежевой «шестерке».

– Ну, разумеется. С побитым крылом, – язвительно сказал Демьяненко и тоже вытряхнул сигарету из пачки. – Стоило одному сумасшедшему написать петицию в прокуратуру, как милиционеры немедленно превратились в оборотней, которых нужно повсеместно истреблять. Да, Шинкаренко на руку явно нечист, но и в убийствах замешан быть не может. И не стал бы он молчать, если бы знал преступника. Каким бы подлецом он ни был, он все равно мент, и он понимает, что эту гниду, которая убивает, нужно остановить.

– Ты считаешь, что Мышин сумасшедший?

– А вы считаете, нет? Этот Мышин в прошлом году приносил в нашу бухгалтерию письмо о необходимости вынесения ему устной благодарности. Подписанное начальником ГУВД края. Учитывая, что он всю свою сознательную жизнь проработал механизатором, то к милиции имеет такое же отношение, как я к балету, но подпись была самая что ни на есть натуральная, и печать барышни приняли поначалу за настоящую. Хорошо, потом выяснили, что к чему.

– А за подделку его не привлекли?

– Нет. Документ – чистой воды провокация. Льгот не дает, преимуществ не предоставляет, а что подпись не та – так Мышин в фамилии Крашенинникова не две «н» написал, а одну, а в самодельной печати две ошибки. Все продумал.

– Что свидетельствует о ясном уме и трезвой памяти, – усмехнулся подполковник. – В общем, так, ребята. Я вас предупредил. Предупрежу сейчас и Газиева, а какие выводы вы сделаете, это уже не моя, как говорится, головная боль. На следующей неделе к вам выдвинется проверка, будут проверять, что сделано по убийствам за эти три года. И я советую, чтобы дела были в порядке, а то начнется карусель.

– Если они едут докопаться, то найдут причину. Идеальных дел не бывает.

– Я об идеальных и не говорю. Но если проверяющий откроет розыскное дело, а там вместо работы шашель бумагу ест, не обижайтесь.

Беспредметно поговорив еще минут двадцать, Лукашин отправился к начальнику розыска. Через полчаса напряженного разговора тот проводил зональника до машины, пообещал отчитаться после проверки и вернулся к себе. Настроение было поганым, да что там – препаршивым.

Примерно таким же, хотя и по другому поводу, было настроение и у участкового Центральной зоны капитана Мелешко. На его территории орудовал маньяк, а он даже предположить не мог, кого подозревать. Кроме того, на его же территории, в хуторе Темном, проживал и небезызвестный в районе гражданин Мышин, который после обнаружения очередного трупа принялся активно продвигать в народ свою идею о причастности к убийствам сотрудников райотдела, что у маргинальной части населения любви к милиционерам не прибавило. Центральная зона испокон веков славилась паленой водкой, наркоманами и неуклонным ростом квартирных краж. Работы у участкового было много, приверженцев и помощников – мало, а оттого с жуликами он особо не церемонился и душеспасительных бесед с ними не вел: попался – езжай в не столь отдаленные места, без тебя гнид хватает. За это Мелешко не любили и боялись, что, надо заметить, его совершенно не расстраивало.

Этим июньским днем, в то время как начальник уголовного розыска Газиев узнавал безрадостные новости от своего зонального куратора, Мелешко сидел в ТПМ и брал объяснение от Рогулевич Беллы Павловны, бывшей преподавательницы английского языка, а ныне и присно – безнадежно больной туберкулезом алкоголички по кличке Рогулька.

Пикантность ситуации заключалась в том, что Рогулевич когда-то учила Мелешко и нещадно ставила ему двойки в дневник, за что дома будущего участкового столь же нещадно пороли. До сих пор Мелешко так и не смог преодолеть этого двойственного ощущения: привычной брезгливости к опустившейся старой пьянице и потаенного детского страха перед величественной Беллой Павловной, которую побаивался даже директор.