Убойная примета

Рогулевич сама не заметила, как докатилась до такой жизни – чтобы ее били и унижали. Пить она начала давно, после того как ушел муж. Она обожала супруга, старалась, чтобы он ни в чем не нуждался – зарплата у него была маленькая, муж работал лаборантом в институте, получал копейки, но Беллу это не смущало. Она занималась репетиторством, работала одновременно в двух школах – одна в Борисовском районе, другая в городе, с английским уклоном; брала на дом халтурки, подработки, переводила детские книжки. Деньги в семье были всегда. Только вот детей не было – еще в юности Белле вырезали матку. А муж хотел детей.

Несмотря на свою маленькую зарплату и вечную лень, он был обаятельным мужиком, у которого не было отбоя от женщин; он очень хотел увидеть свое продолжение в детях, потому что считал себя гением – естественно, непризнанным. Белла была согласна его на руках носить, дошла даже до того, что разрешила бы зачать ребенка с другой женщиной, лишь бы муж не уходил, но тот ушел – в один далеко не прекрасный день собрал свои вещи и объявил, что скоро станет отцом и нужен в другой семье. Развели их заочно. С тех пор Рогулевич стала пить.

Рядом с ней не было матери, которая поддержала бы ее – Белла росла с теткой, мать погибла, еще когда девочка была дошкольницей. Не было подруг – Белла всю себя отдавала любимому супругу. В школе учителя недолюбливали ее из-за постоянного стремления урвать побольше часов, побольше учеников для частных занятий, из-за нежелания общаться. А Белла действительно не хотела общаться с коллегами, у нее был обожаемый муж. И вот – он ушел и живет счастливо, и целует женщину, которая подарила ему сына и беременна вторым, а Белла в сорок с лишним лет осталась одна, без настоящего и без будущего.

Сначала она выпивала понемногу, потом стало тяжело собираться по утрам, идти на работу – и к вечерней дозе прибавилось два утренних стакана крепкого вина. Все сложнее стало собираться с мыслями. Белла отказалась от частных уроков, потом перестала преподавать в английской школе в Борисове. А потом ее уволили и из районной школы. Пятнадцать лет пролетели для нее, как один сумрачный похмельный день – она уже и не помнила, как все происходило, как была продана большая квартира и куплен домик-сарайчик в Кирпилевке, как появился сожитель Жека, как она дошла до того, что почти каждый вечер он бьет ее, а потом начинается совместная пьянка, иногда не только вдвоем; иногда у нее собирается целая когорта хуторских алкашей, и Петя Мелешко, которому она когда-то ставила двойки за ужасный английский, за шиворот вытаскивает их из дома, а потом, примостившись на краешке грязного стула, составляет очередной административный протокол…

Дома ее действительно ждал Жека. Пьяный и злой. От него сильно пахло.

– Ты где была? – встретил он Рогульку на пороге и замахнулся было, но пошатнулся и вынужденно изменил траекторию взмаха, вцепился в косяк двери. – Мне Ромча сказал, ты к мусорам ходила?

– Ходила, – с вызовом ответила Рогулевич и попыталась пройти, Жека не пустил. – Не стой, дай пройти.

– Зачем ходила?

– Заяву на тебя накатала. Ты вишь че сделал? – Она показала пальцем на синяк под глазом. – Штоб в следующий раз не делал.

– Ах ты мразь! – удивленно сказал Жека, отлепился от двери и сильным, точным ударом вмазал Рогульке в нос; что-то хрустнуло, а в голове взорвалась темным облаком боль. – К мусорам ходить?! – Он еще раз ударил ее, Рогулька уже не удержалась на ногах, повалилась на пол. Жека подскочил к ней и стал пинать ногами. – К мусорам ходишь, мразь! Ах ты сука, а щас ты че сделаешь?! А щас?! А щас?!

Рогульке было удивительно спокойно и тепло. Тело стало ватным и только подрагивало под ударами сожителя. Стало горячо-горячо в груди, у сердца; она открыла было рот, чтобы сказать, что ей жарко, как на нее упала темнота.

…Жека и не заметил, что уже десять минут кряду избивает мертвую сожительницу. Когда он выдохся и прислонился к косяку двери, чтобы передохнуть, то обратил внимание на неестественную позу Рогульки. Он подошел, потряс ее и понял, что женщина умерла. Ее лицо было спокойным, умиротворенным, как никогда в жизни. Жека сел за замызганный стол, уставленный немытыми тарелками с плесенью, допил остатки самогона и, размазывая по щекам пьяные слезы, пошел к участковому Мелешко сдаваться.

– Племянницу. Ищу. Это к вам?

Капитан Постовенцев, занимавшийся в отделе безвестно исчезнувшими гражданами и неустановленными трупами, поднял голову от бумаг.

– Простите? – переспросил он.

– У меня племянница пропала. Это к вам?

В двери стоял высоченный мужчина, почти подпирая головой притолоку. Плечи его занимали весь проем. Постовенцев не без уважения оглядел фигуру.

– Да, ко мне. Проходите. Вы опекун? – доставая протокол, осведомился Максим. Верзила недоуменно крякнул.

– Дядька я. Материн брат.

– А мать где?

– Лежит. Воет.

– Где… воет?

– В Кущино.

– А почему в Кущино? – Диалог становился все менее понятным. – Я могу принять заявление от ближайших родственников, от опекуна, от… не в интернате была племянница ваша?