Уборщица. История матери-одиночки, вырвавшейся из нищеты

– Руби умерла из-за меня, мама, – сказала Мия тоненьким голоском, глядя в окно. – Из-за того, что Ариэль улетела в окно.

– О, детка! – воскликнула я, пытаясь развернуться к ней с переднего сиденья. – Нет! Это была случайность. Ты не виновата. Если кто и виноват, то только я.

– Ты плачешь, – сказала Мия. Личико у нее тут же покраснело, нижняя губка выпятилась вперед, и слезы набежали на глаза. – Ты хотела спасти мою Ариэль.

Я больше не могла на нее смотреть, но продолжала гладить рукой по ножке. Мне хотелось уткнуться в ладони, скривить лицо и дать волю немым рыданиям. Вместо этого мы с Тоддом поглядели друг на друга, и я слабо ему улыбнулась. Надо держаться. Выбора у меня нет.

Тодд свернул с шоссе, проехал по улице и припарковался рядом с двухдверной «Хондой Аккорд». Она напомнила мне машины, на которых ездят подростки в старшей школе, – этакая полноразмерная версия игрушечных моделей, с которыми любил возиться мой брат. Тодд со знанием дела проверил уровень масла, поворотники, тормоза, фары; его деловитость показалась мне привлекательной. У Тодда вообще была масса качеств, которые мне нравились, – например, он был строителем и в свободное время строил для себя домик на лесном участке близ Порт-Таунсенда, – но я не могла сказать наверняка, мой это человек или нет.

– Я все равно собирался ее продавать, так что можешь ездить, сколько понадобится, – сказал он и протянул мне ключи.

– Спасибо! – с трудом выдавила я, обнимая его. Хотела бы я, чтобы он знал, из какого отчаянного положения вытащил нас, едва не ставших снова бездомными. Но откуда он мог это знать? Я ничего не рассказывала ему о своей ситуации. Хотела, чтобы он смотрел на меня, как на равную, а не как – я не знаю – на того, кем я действительно являлась. Отношения в подобных обстоятельствах превращались в какую-то игру.

Когда я выруливала с парковки, руки у меня тряслись. Все тело дрожало, словно я проглотила чашек десять кофе. Мне нельзя за руль, – думала я. – Я не готова. Мне казалось, мы снова попадем в аварию, но, тем не менее, я была единственной, кто мог доставить нас туда, куда нам было нужно.

На светофоре, помня, что скоро будет тот самый выезд, я пожалела, что мне некому позвонить, чтобы попросить помощи или просто поговорить. Не было никого, кто мог понять, через что я прохожу, никого, кто знал бы, что значит быть матерью-одиночкой, едва сводящей концы с концами, как я.

Когда я разговаривала со знакомыми о своей жизни, в общих чертах обрисовывая им наши постоянные перемещения, стресс, вечное балансирование на грани, то раз за разом слышала одни и те же слова: «Не представляю, как ты справляешься». Их самая большая проблема была в том, что муж часто ездил в командировки или задерживался по вечерам. Они говорили: «Не представляю, как ты справляешься», – и качали головами, а я старалась не реагировать. Мне хотелось сказать им, что часы, проведенные в отсутствие мужа, не идут ни в какое сравнение с единоличным несением всех родительских обязанностей, но я позволяла им и дальше питать иллюзии. Начни я спорить, и открылась бы правда обо мне самой, а мне никогда не хотелось напрашиваться на сочувствие. Кроме того, меня мог понять лишь тот, кто испытал на себе еще и бедность. Отчаяние от того, что у тебя нет других вариантов, как продолжать двигаться вперед. Они не представляли, каково это – на следующее утро после аварии ехать за рулем по той же дороге, где еще было рассыпано стекло от моей разбитой машины, и делать вид, что у меня все нормально, потому что выбора все равно нет.

Клиенты еще могли простить мне пропуск, но за электричество все равно надо было платить. Единственное, чего мне хотелось, – это сидеть на кровати рядом с больным ребенком и подливать ей в поильник сок, пока она смотрит Любопытного Джорджа на DVD три раза подряд. Вместо этого мне пришлось ехать на работу. Пришлось садиться за руль. Даже не знаю, что из этого было тяжелее.