Уборщица. История матери-одиночки, вырвавшейся из нищеты

Все, кому я могла бы позвонить, находились на работе, в нескольких километрах пути. Полицейский предложил мне уехать вместе с эвакуатором, но я снова спросила насчет стоимости такой поездки, и он снова сказал, что не знает.

– Почему никто не знает, что сколько стоит? – воскликнула я, опять начиная плакать.

Он пожал плечами и отошел. Пожарный вытащил мой уборочный инструментарий из багажника машины вместе с детским креслом и сумкой Мии с Хэлло-Китти, которую она всегда брала с собой к отцу.

Мы стояли на обочине дороги и смотрели, как нашу машину затащили на эвакуатор. Заднее колесо, вывернутое наружу, волочилось за ней, словно сломанная нога. Рядом с нами на траве стояли моющие средства, мешок с тряпками и две сломанных ручки для швабры. Мия по-прежнему цеплялась за мою шею. Что ж, все было ясно. Нас собирались оставить тут.

«Не представляю, как ты справляешься»

– Как тебе такое в голову пришло? – заорал Джейми в телефон срывающимся голосом. – Остановиться прямо на шоссе! Как можно быть такой идиоткой?

Эти слова и без того крутились у меня в голове. Причем сказанные его голосом.

– Ладно, перезвоню позже, – бросила я, прежде чем повесить трубку.

Мия начала плакать. Она хотела с ним поговорить. Хотела, чтобы он за ней приехал. Я почувствовала, что сердце мое привычно проваливается вниз, когда подумала, что он может использовать мой поступок, чтобы получить единоличную опеку, чем он всегда мне грозил, когда я шла против его воли. Он хотел, чтобы я платила ему алименты. Хотел, чтобы я страдала.

Голубой «Олдсмобиль» дедушки показался в потоке машин, все еще замедленном из-за аварии. Полицейские показали ему, где можно остановиться. Хоть он и был ростом ниже того коротышки, который выписал мне штраф, держался дед крайне деловито: быстро вылез из машины и поздоровался со всеми, кто еще был на месте. Однако когда он подошел к нам, стоящим возле дороги, лицо его оказалось красным и разгоряченным. На мгновение я решила, что он сердится на меня.

– Это все надо увезти с собой? – спросил он, кивая на кучу моих вещей, кое-как сваленных на землю рядом с проезжей частью.

Я кивнула.

После того, как я установила детское кресло Мии на заднем сиденье, мы все забрались в его огромную машину, и дедушка сказал, что ее надо заправить. Мы подъехали к заправке и остановились у колонки. Мгновение он смотрел на меня, потом оглянулся на Мию. Глаза у него слезились.

– У меня не хватает денег, – сказал он и снова покраснел.

– Я заплачу, – ответила я, берясь за ручку двери.

– Могу пока купить нам кофе, – заторопился он. – Ты, наверное, не против выпить кофе. Я-то сам перешел на зеленый чай. Может, хочешь зеленого чаю?

Я уже хотела пошутить насчет того, что предпочла бы пару стопок виски, но тут поняла, что это практически правда.

– Конечно, деда, – сказала я с вымученной улыбкой. – Я буду кофе.

Дедушка ухаживал за бабушкой практически всю их совместную жизнь, пока прогрессировала ее шизофрения, поэтому, когда полтора года назад она умерла, у него появилась масса свободного времени, жаль только унылого и одинокого. Они были знакомы с детства. Во взрослой жизни она его переросла, да еще и начес добавлял ей пару сантиметров, а дед всегда был метр с кепкой. Он хвастался мною перед знакомыми, когда я, в возрасте Мии, приезжала к ним: рассказывал о записи, где я пела «Папай-морячок», и предлагал им ее включить.

После смерти бабушки он выехал из их дома. Это был единственный дом, в котором, на моей памяти, они жили, помимо трейлера, и мне казалось странным, что он им больше не принадлежит. Некоторое время он снимал комнату у одной женщины в городе. Помню, как навещала его, рассматривала сувениры, с которыми играла в детстве, и думала, как странно видеть его тут и знать, что он с трудом может себе позволить эту комнату. Он по-прежнему подрабатывал агентом по недвижимости, но из-за кризиса бизнес обвалился и пребывал в упадке. Дед стал ночевать в подсобке у себя в конторе. Сознавая, что ничем не могу помочь, я терзалась чувством вины, особенно после того, как он как-то раз пустил нас к себе после ссоры с Тревисом. Я очень хотела оказать ему хоть какую-то поддержку.

Каждый раз, когда мы с ним виделись, он пытался передать мне старые вещи: например, раскраску моей мамы, кое-как надписанную ее рукой. Иногда я принимала еще подношения, чтобы сделать деду приятное, но оставляла их в машине, чтобы потом кому-то передарить. Мне некуда было их девать. Он настаивал, чтобы я их забрала, рассказывал их историю: «Твоя прапрапрабабушка продала свое обручальное кольцо, чтобы купить эту швейную машину», – говорил он. Я не могла хранить все памятные вещицы у себя, не могла выделить им достойного места. Моя жизнь не предполагала обладание наследственными ценностями.