Уборщица. История матери-одиночки, вырвавшейся из нищеты

Я не знала, чувствовала ли мама что-то подобное в отношении меня. Не знала, почему она никогда не наклонялась ко мне, когда желала спокойной ночи, чтобы крепче обнять и успокоить, чтобы дать понять, что она меня любит. Я хотела знать, но не могла спросить. Иногда я представляла, как спрашиваю ее, например, по телефону, но понимала, что ничего из этого не выйдет. Она поддерживала со мной отношения, и для нее этого было достаточно. Возможно, она сознательно решила ограничиться этим.

Мия в тот вечер долго не засыпала, не только из-за заложенного носа и рези в глазах, но еще и потому, что я не торопилась ее укладывать. Радостное щебетанье дочки помогало мне не удариться в слезы. Я не могла позволить себе расклеиться, пока она на меня смотрит. Мы лежали с ней рядом на моей кровати, головами на одной подушке, лицом друг к другу. Потом ее глазки закрылись, а тело расслабилось, засыпая, она глубоко вздохнула и засопела. Я смотрела на нее и слушала.

Мия проспала всего час, прежде чем ее разбудил сильнейший приступ кашля. Я уже дала ей все лекарства, какие только возможно. Лающий кашель превратился в какое-то рычание, возмущение от невозможности заснуть и одновременно усталости. Я попыталась ее успокоить, напевая «Вагонные колеса», песенку, которая в последнее время ей очень нравилась, но ничего не помогало. Наконец откуда-то из глубин памяти у меня вдруг всплыла Ночная Луна:

Комната ночью, ночная Луна,
Ночная коровка пасется одна.
Шарик воздушный в небо летит,
Мишка усталый на стульчике спит.

Мия, прислушавшись, мгновенно успокоилась и снова уснула. Я провела пальцем по ее переносице, плача так тихо, как только могла, не веря, что она выжила.

На следующее утро я смотрела, как Мия ест овсянку. Я сидела словно заколдованная, все еще поражаясь тому, что она чудом осталась цела, словно не веря, что это – реальность. Вчера я позвонила Лонни рассказать, что случилось, и попросить выходной, чтобы со всем разобраться, хоть и не представляла, что именно стану делать. Мое тело и разум действовали на автопилоте. После завтрака парень, с которым я пару раз ходила на свидания, Тодд, должен был заехать за нами. Мы с Тоддом собирались встретиться в этот уикенд, поэтому вчера вечером я была вынуждена ему позвонить, чтобы отменить встречу, и, не в силах ничего выдумать, рассказала всю правду. Я не хотела признаваться, что мы в беде, что у нас нет родственников, способных помочь. Тодд настоял, чтобы я взяла машину, на которой он не ездил, и его предложение меня сильно удивило. Я даже не знала, как в действительности отношусь к Тодду, нравится ли он мне по-настоящему или нет. Как выяснилось, у некоторых мужчин по отношению ко мне включался «комплекс героя». Они хотели оказать помощь, броситься на выручку «леди в беде». Мне не нравилось играть эту роль, но в данной ситуации у меня не было выбора. Без машины мы бы пропали.

Я сказала Мие, что Тодд – мой друг, объяснив, что он подбросит нас до запасной машины, на которой мы какое-то время будем ездить.

– Тогда я отвезу тебя к папе, – сказала я, моя тарелки после завтрака. Я сделала глубокий вдох и задержала воздух, то есть поступила против всех правил, которым должна была следовать в такие минуты, когда сердце мое проваливалось куда-то и начинало колотиться с удвоенной скоростью. Мне предстояло проехать по тому же маршруту, что и вчера, по тому же шоссе, снова в машине с Мией. Как бы мне ни хотелось остаться в кровати, рядом с ней, я должна была работать. Мне предстояла уборка в огромном доме – одном из самых больших, где я убирала, который занимал у меня почти весь четверг. Кроме того, на следующей неделе возобновлялись занятия, и мне надо было разобраться с учебниками и паролями к онлайн-курсу. А еще каким-то образом отметить свой день рождения.

Пока Тодд вез нас до своей запасной машины, Мия тихонько сидела на заднем сиденье. С ее детским креслом все, с виду, было нормально, но я знала, что после аварии его следовало немедленно выбросить – вот только я не могла купить новое. Каждый раз при виде его я вспоминала о том, как едва не лишилась дочери.

И тут Мия вдруг заявила:

– Мама, Руби умерла.

Этим именем мы называли свою «Субару» – из-за ее красновато-коричневого цвета, а еще потому, что я как-то назвала ее «Суба-Руби», гордо затолкав в первый раз в багажник свои рабочие инструменты.

Я обернулась посмотреть на Мию и погладила ее по ножке. Она казалась такой маленькой, хрупкой. У меня из глаз снова побежали слезы. Я купила «Руби» подержанной, но в безупречном состоянии, с пробегом всего-то сто шестьдесят тысяч километров. Мы с Мией проводили в ней половину своего времени. «Руби» перевалило за двадцать лет, но это была одна из самых милых машинок, на которых мне выпало ездить, за много лет. Наша потеря казалась невосполнимой. Неизмеримой. Я не могла думать о ней.