Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири

После чтения между нами начинались споры и рассуждения на разные темы. Из споров выяснялось, что все эти люди потерпели не за освобождение Польши, а каждый за свою родину.

— Малороссы хотели «свободно» глотать вареники и галушки, — острил Ярмолович, — белоруссы «освободить» угнетенный белорусский народ, поляки Царства Польского ратовали за восстановление Польши от моря до моря.

— Зачем вам это? — Спрашивали «повстанцев» Ярмолович и Потапенко.

— Затем, чтобы освободиться от москаля, иго его тяжело.

— Вы, — горячо возражал Потапенко, — хотите освободиться от москаля, чтобы потом немец вас слопал, а затем, не секрет, вы хотите в свою очередь — поработить белоруссов и малороссов. И опять начнутся старые безобразия, православные церкви пойдут в аренду евреям, паны станут ездить на спинах «быдло» и угнетать нас, хохлов и белоруссов. Оставьте это. Польше наступил давно конец. Вы, Панове, должны стать космополитами.

— Коммунарами надо добавить — язвили поляки. Нет, пане французе! Поляки никогда не сделаются ни тем, ни другим, а всегда останутся поляками.

— Неправда! Неправда! — возражал Потапенко. — В Познани разве вы не онемечились? Вы не поборники свободы, вы эгоисты самой высшей марки. Порабощать людей подло! Вы упрекаете москалей за то, что они вас угнетают, а сами хотите то же проделать.

2

[…] На следующий день мы решили созвать к Потапенко всех своих повстанцев — вудку пить по случаю именин его сожительницы. Разослали извещения. Мы с Избицким[332] пришли на именины раньше всех.

Собрались все приглашенные. Было шумно. Все говорили, спорили, острили и шутили. Разговоры шли на русско-польском языке. Ежеминутно слышались фразы: «почекай, почекай, пане!»

Сожительницы повстанцев, слыша слова «чекай, чекай» острили:

— Ну, теперь хоть уши затыкай, доброго ничего не услышать, кроме «чекай». Того и гляди, что они зачекают совсем.

— Пускай они чекают на здоровье, — говорили другие, — а мы лучше выпьем наливочки по килишку (по рюмке). Это будет гораздо лучше.

Подходили к столу и выпивали.

Наконец, раздались звуки гармонии, на которой всегда играл француз. Играл он не только в минуты скуки и раздумья, но и когда ему было весело, когда он уносился мечтами во Францию, свою вторую родину, которую он страстно любил, когда вспоминал лучшее светлое время, проведенное им в детстве и юношестве.

После француза игра на гармонии продолжалась.

Играл старый седой литовец Гинтовт-Дзевалтовский[333], земляк Ярмоловича. Играл он свою любимую песню: «Скиньте кандалы, я вас научу, как чувствовать свободу»[334]. Хотя кандалы у него давно были сброшены, но Гинтовт продолжал жить в Канске и копил капиталец на черный день, потому что его приятель Каминский, живший в Минске и содержавший там кухмистерскую, писал ему, что без денег трудно жить на родине; времена изменились, и что сочувствия между старыми знакомыми он не встретит, а потому необходимо копить деньги, чтобы не обращаться за помощью к старым приятелям.

— Пане Гинтовт! Пане Гинтовт! Грай польку, — говорил Ярмолович.

Но Гинтовт, увлеченный своей игрой, не слышал, что ему говорил Ярмолович. В эти минуты он весь погружался в свои воспоминания о загубленной, разбитой жизни, о своей невесте, жившей в Казани, ожидавшей его, своего жениха, в течение 18 лет.

Тяжело бывало и у меня на душе, когда Гинтовт читал мне полученные от своей невесты письма и заливался горькими слезами. Особенно тяжело было видеть слезы не юноши, а седовласого старца.

Пане Гинтовт! Грай польку — повторил Ярмолович.

Кавалеры встали и пригласили своих дам на танцы. Примеру их последовал и Избицкий, пригласивший дочь старого повстанца 30-х годов прошлого столетия, хорошую танцорку.

— Артист, артист! — говорили поляки, глядя на Избицкого. — Он наверно поляк, урожденный поляк; только поляки могут так хорошо танцовать польку, как танцует он. Кто он, откуда вы его взяли? — спрашивали поляки, обращаясь ко мне.

Я отвечал, что это русский, москаль, мой старый знакомый, жил когда-то в Польше.

— Нет, — возражали мне поляки, — незнакомый пан непременно должен быть поляком, потому польку танцует, как истый поляк, и по польски хорошо говорит.

Разубедить поляков было очень трудно.

После танцев Избицкий постарался сам вызвать у поляков подозрение насчет своего происхождения. Он обратился к ним с речью на польском языке против сепаратизма, которым грешили повстанцы 1863 г[ода].

Начались ожесточенные дебаты на русском языке, потому что в них принял участие и я. Мы с Избицким и Потапенко доказывали равенство и братство всех народов, проводили космополитические идеи и указывали, что все хождения «до лясу» ничего не дадут полякам, кроме вреда. Благосостояние Польши должно покоиться на благосостоянии России.

— Француз, француз! — ядовито замечал Ярмолович, — значит и немцы твои братья. Так что ли?

— Эти варвары никогда не будут моими братьями, — возразил Потапенко, не замечая ловушки, в которую попал.

— Но ведь эти варвары победили французов; значит, у них и культура высоко стоит.