Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири

Слушая эти рассказы отставного казначея, который легко отдавался потоку своих воспоминаний каждый раз, когда мы сидели с ним на лавочке, около ворот его дома, я не мог оторвать глаз от заброшенного Мясниковского дома (стоявшего наискось от нас), от этого удивительного жилища летучих мышей и скорбных теней, и, через забитые досками окна, точно видел перед собой закуту пана Ревусского, его истлевший матрац, таз, тесовый стол, покрытый на палец пылью и висящий над ним на проволоке глиняный каганец с потухшей сорок лет назад светильней.

III

Полякам приходилось отбывать ссылку, пожалуй, тяжелее, чем всем другим политическим ссыльным, когда-либо бывшим в Ялуторовске. Положение их родины в то время было отчаянное. Революционное движение в ней было задавлено кровью и виселицами. Ее враги торжествовали и с каждом днем все туже и туже затягивали мертвую петлю над всеми проявлениями жизни.

В самой Польше происходила внутренняя реакция против восстания: польское крестьянство отшатнулось от движения, поднятого шляхтой (дворянством). В то же время в России помещичьи и буржуазные слои общества были охвачены натриотическим (государственным) угаром, одобряя поведение своего правительства в Польше. Тучи нависли над ней, и ссыльным польским патриотам не виделось впереди просвета.

Моральное положение их было совсем невыносимо, если бы в ссылке они не питались иллюзиями (надеждами), как это обычно бывает в тюрьме и в ссылке. Они жили в громадном двухсветном, двухэтажном зале полуразрушенного дома откупщика Мясникова, разделенного на много клетушек, как в тюрьме, а сам Ялуторовск был для них тюремным двором без стен. Перед глазами не было постоянно торчавшей стражи, не было тяжелых заборов и кованных дверей, не было отвратительных решеток в окнах, не было глухих стен и сводчатых потолков. Словом, как будто не было тюремной обстановки, в которой люди мечутся от двери к окну, вытаптывая даже на каменном полу углубленную тропку.

Под ногами ссыльных поляков была земля, несущая на себе травы, и даже цветы, кругом леса, переходящие дальше в тайгу, и местами даже величественный сибирский кедровик. Над ними расстилалось беспредельное небо. Словно на непосредственное ощущение, как все ссыльные, они были свободны. Это ощущение постоянно подмывало бежать, как комнатную птицу в открытые двери клетки. Но бежать было некуда, ибо сибирские пустынные пространства сторожили не хуже стен тюрьмы и живой стражи, хотя в то же время они-то именно больше всего и соблазняли, и манили признаками вольной жизни, эти самые леса, тайга, кедровники и удивительные, широкие, как море, сибирские реки.

Если не принимать в расчет безумного острого ощущения, то кажется нелепым, непонятным восстание ссыльных поляков 1866 года, поднятое в целях общего побега на Кругобайкальской дороге[363]. Между тем, в условиях их ссылки эта страшная история была роковой неизбежностью. Нескольким стам из них она стоила жизни, но она была неизбежна, как гибель экипажа вслед за крушением корабля…

* * *

Сидя за самоваром в комнатке с низким потолком, в той самой, где когда-то умер пан Ревусский, в бреду о внезапно наступившей свободе, мой хозяин — казначей говорил:

— Можете представить себе, что с ним сталось, когда ранней весной он получил через тайного гонца или через эмиссара, как они называли, весть, что готовится по всей Сибири восстание всех польских повстанцев. А их в это время насчитывалось в Сибири до 20 000 человек. Не один пан Ревусский, а и все наши поляки переполошились, а многие прямо обезумели. Поднялись сборы, закипели споры. И днем и ночью весь этот старый Мясниковский дом гудел внутри, как хороший улей.

Конечно, они от всех, даже от меня, таились, но ведь здесь, в Ялуторовске, ничего не скроешь. И мне был известен весь их план.

По этому плану, все польские каторжане, во всех каторжных тюрьмах и на всех заводах и рудниках Сибири в сговоренный день должны были все сразу совершить нападение, каждая партия на свой конвой, во время работы вне стен тюрьмы, обезоружить конвоиров и с захваченным оружием двинуться во все места поселения повстанцев, по городам и селам, присоединять их по пути к себе и усиливаться и расти, как снежная лавина, пробиваясь вооруженной рукой вдоль Сибирского тракта, или даже прямо через тайгу, через Байкальские горы в Монголию, пройти через нее и через Китай к морю, там силою завладеть судами и плыть в Америку.

Среди ялуторовских поляков, кроме пана Ревусского и его друзей, никто не верил в надежность этого плана. А он поверил и сговорил всю свою компанию.

— Может быть, поэтому, — говорил казначей, от него и от его друзей разбежались окончательно все, кто оставался еще в ту пору в доме Мясникова. Так я думаю — говорил казначей, — но так ли, нет ли, не знаю.

В середине лета пан Ревусский тайно сообщил казначею, что все ихние восстали, те, что были посланы строить новый тракт вокруг Байкала. Там их было 2500 человек, а они, по словам Ревусского, были уже близки, и он должен был с друзьями поддержать их.